Амазонка бросает вызов

Из-за того, что в полдень перехватила сна, на кровати я лежала ворочаясь, то и дело укладываясь на спину и смотря в потолок. В голову лезло много мыслей, и о том, что осталось в Сеуле, и о том, что окружало меня здесь. С одной стороны, меня терзала история Заринэ о замужестве в двенадцать лет и бесправном положении женщин в ряде уголков земли. К её истории можно было добавить истории адептов — сколько несправедливости, сколько зла творится в мире! Мне ещё больше захотелось стать сильной и могущественной, исправить максимум недочётов, спасти максимум людей, подарить максимум свободы и счастья тем, кто их заслужил. Я понимала Чимина, но только для меня в приоритете были не женщины, а все обездоленные. Чем хуже мальчишки, остающиеся сиротами, или которые попадают под негативное влияние и вынуждены заниматься чем попало? Быстрее бы стать воином, присоединиться к золотым, делать что-то! «Что-то значимое» — ещё недавно не имеющее конкретики, теперь обозначилось. Я узнала точно, что имеет вес, что имеет значение, каким образом я смогу творить важное, а не бессмысленное.

С другой стороны, я не могла выбросить из головы случайно оброненную в столовой фразу о том, что все знания, лекции о хрупких и беззащитных девчонках — коту под хвост. Что, если мы с Джоанной разрушим мировоззрение золотых и их идеальную, гармоничную структуру, где мужчины точно знают, что в них нуждаются, что без сильных, праведных и благородных, какими им необходимо быть, всё покатится под откос? Сынён раньше часто меня отчитывала за пацанство потому, что в испорченности мужчин винила феминисток, которые борются за свои привилегии, выбивают себе все возможности, качают права доводами из серии возгласов пятилетних детей «я сама!» и «я большая!». И что потом? Мужчины уступают, уступают, уступают… сжимаются, мельчают, становятся бабообразными, и в конце концов мужского в мужчинах не остаётся — оно всё перекочёвывает в женщин. Так рассуждала Сынён. Я же всегда противостояла ей, заявляя, что когда все права у мужчин — они превращаются в тиранов и моральных уродов. Вот, пожалуйста, подтверждением этому общество, из которого спасли Заринэ. Разве назовёшь тех мужчин настоящими мужчинами, хотя ни о каком феминизме там и речи не идёт?

В сравнении всего и анализе, я всё ярче и ярче видела ту уникальность золотых, которая цепляла. По их уставу, или законодательству братства, или как там это нечто ещё назвать, главенство безусловно было у мужчин, но при этом вся их власть имела законность только в том случае, если она направлялась на благо женщин, детей и слабых. Это удивительно, особенно если верить тому, что им несколько тысячелетий, что присваивающие силу, могущество и разнообразные возможности мужчины не превращаются в самодуров и диктаторов, как в каком-нибудь арабском или исламском государстве, а чтут самоотверженность и слабый, прекрасный пол. Не разрушу ли я, или такие, как я, последнюю возможно подобную школу мужских чести и достоинства в мире? Как стать среди них равной, не заставив их чувствовать себя ненужными?

Через проход, такая же не спящая, лежала Джоанна, менявшая один бок на другой и, судя по дыханию, о чём-то думающая. Она подтвердила мои подозрения тихим:

— Ты спишь?

— Не-а, — громче отозвалась я.

— Чонён, я долго рассуждала над твоим вопросом.

— Каким?

— Чем бы я хотела заниматься. Я перебирала всё, пыталась определиться, найти занятие по душе, но…

— Но?

— Ничего не нашлось, — голосом, снежной лавиной срывающимся на минорные ноты, она бормотала, — я никакая. Никакая! Я никому не смогу понравиться…

— Не придумывай, тебе просто пока что пятнадцать лет, я в твои годы тоже ещё ничего о себе не знала, — ляпнула я, и поняла, что соврала. Сколько себя помню, столько я знала, что хочу заниматься борьбой и спортом. Но… но я же чтобы успокоить девочку ляпнула, я же не очень плохо поступила? Ох, лучше держать язык за зубами. Даже своей попыткой помочь разобраться Джоанне в будущем, я усугубила её внутренний конфликт, и теперь она считает себя «никакой». Мм-да, педагогика моя не сработала. Зато я сделала открытие, в какую профессию мне точно не стоит подаваться: в учителя.

3-е августа

После завтрака, когда Элия понесла еду настоятелю и Мингю, я задумалась, а не тискает ли и её привратник, когда она к нему ходит? Но потом решила, что они не выходят при этом за калитку, а по эту сторону стены парень ведёт себя сдержанно и в рамках приличий, в полном соответствии с внутренним моральным кодексом. Кроме того, Элия не была похожа на ту, которая стала бы заниматься подобным, она такая девочка-ромашка под присмотром родного деда, нежная и кажущаяся далёкой от любых пороков. Кроме попыток самосожжения. Но об этом я по-прежнему никаких подробностей не знала, а спрашивать повторно — некрасиво. Если бы Элия хотела, то рассказала бы сама. Но какой человек захочет говорить о тяжёлых и, возможно, неприглядных моментах своей жизни?