Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

Новые консервативные идейные подходы к гендерным вопросам в корне изменили самую сущность взгляда на советскую женщину – какой ее видели с момента революции. Впервые, как заметила историк Барбара Энгель, «сам дом как таковой и роль женщины в этом доме получили недвусмысленно положительную оценку». Помимо того, что больше внимания стали обращать на женскую красоту, женщин начали хвалить еще и как верных жен и заботливых матерей, а движение жен-активисток, возникшее в 1936 году, указывало на ту социальную роль, которую могли играть домохозяйки в советском обществе (вне трудовых коллективов). Эти женщины «организовывали детские сады, ясли и лагеря для детей; наводили уют в общежитиях и бараках для рабочих, инспектировали кафе, высаживали деревья и цветы и устраивали дискуссионные кружки»[570].

Парадоксальность этих перемен не ускользнула от внимания коллеги Стронг – более цинично настроенной Милли Беннет: «Ей [Валери, альтер эго автора] предстояло увидеть в Москве 1936 года, наряду с тучным изобилием, великое возрождение искусства домашней кухни», – писала Беннет в неопубликованном автобиографическом романе.

Взгляните на страничку «Комсомольской правды», отведенную для писем от робких невест, которые просят посоветовать им «хорошую советскую кулинарную книгу», – и почитайте, например, вот такие сообщения: «Мы с мужем поженились полгода назад. Мы очень любим друг друга и жили душа в душу, пока однажды он не высмеял обеды, которые я ему готовлю».

Если «Правда» (и Moscow News) раньше расхваливали фабрики-кухни, которые избавляют женщин от необходимости стряпать и дают возможность целиком сосредоточиться на работе, то теперь, как отмечала Беннет, газета восхваляла женщин, которые готовят для мужей, заводят детей и заботятся о домашнем уюте.

Многим русским женщинам новый закон о запрете абортов показался катастрофическим откатом в прошлое. «Когда обнародовали проект закона об абортах, сотни, тысячи советских женщин протестовали против него на собраниях и в письмах в газеты, в основном из-за нехватки жилья», – писала Беннетт. Маркуша Фишер, родившаяся в России жена американского журналиста Луиса Фишера, подтверждала, что этот закон народ встретил в штыки и многие думали, что его не примут: «Проект закона был вынесен на обсуждение; людей просили выразить свое мнение, и поскольку стало ясно, что страна против, мы были уверены, что закон не пройдет». Но он прошел. От одного старого большевика Беннет услышала: «У нас появятся естественные средства предохранения, когда у людей появятся другие способы самовыражения, кроме постели»[571].

Принятие закона об абортах против воли большинства указывало не только на консервативный сдвиг в гендерной политике, но и на сдвиг в сторону еще более авторитарного правления. «Контроль правительства над душой и телом людей постоянно ужесточался», – вспоминала Фишер о тенденциях середины 1930-х годов. Предпринимались активные попытки отделить интуристов от простых советских граждан, и сообщество иностранных резидентов неуклонно уменьшалось – одни люди уезжали добровольно, а другие бесследно исчезали после арестов, которые уже сделались привычными.

В 1938 году в Советский Союз приезжало уже в три раза меньше иностранцев, чем всего двумя годами ранее, – причем большинство составляли американцы. Рассказы тех, кто в эту пору приезжали в СССР в качестве туристов, были куда менее радужными, чем раньше. Однако отношение государства к женщинам (и детям) в те годы стало одной из сторон советской действительности, которую поклонники советского режима все еще находили похвальной.

Иностранные резиденты в Советском Союзе часто становились перед выбором: уехать или принять советское гражданство. Большинство предпочитало покинуть страну; многие из тех, кто остался, со временем сгинули в чистках, потому что все «чужаки» автоматически попадали под подозрение. Бывший автомобильный рабочий из Детройта Роберт Робинсон замечал:

Все чернокожие, которых я знал в начале 1930-х и кто принял советское гражданство, исчезли из Москвы в течение следующих семи лет. Тех, кому повезло, сослали в сибирские трудовые лагеря. Тех, кому не повезло, расстреляли[572].