Американки в Красной России. В погоне за советской мечтой

После убийства Кирова в декабре 1934 года показная охота на участников заговора против него переросла в навязчивый поиск врагов государства. Особенно после публичных судов над старыми большевиками, начавшихся в Москве летом 1936 года (и затронувших в итоге почти все партийное руководство), были арестованы миллионы советских граждан, причем чаще всего – по политическим обвинениям. В 1937 и 1938 годах под стражей оказалось так много людей, что лагеря оказались неспособны прокормить, одеть и разместить их всех. Возникла атмосфера страха и недоверия, которыми пропиталась вся тогдашняя культура.

Маркуша Фишер рассказывала, как люди завели привычку звонить друг другу и «в завуалированной форме» осведомляться, все ли в порядке у друзей и родных. Догадываясь, что телефоны могут прослушиваться, они спрашивали, например: «Как Колино горло, уже не болит? Я не забыла у вас свой зонтик? Ты не опаздываешь на работу?» И тому подобное. Ответы на эти вопросы были совершенно не важны. Важно было услышать голос друга по телефону и понять, что ночью ничего не произошло.

Арестованы и расстреляны были несколько сотрудников редакции Moscow News, в том числе Роза Коэн – британская коммунистка, чья пылкость и «вечное цветение» сделали ее мишенью шуток, которыми обменивались Милли Беннет и Рут Кеннелл, когда они работали все вместе[573]. Мэри Ледер, работавшая в «Издательстве литературы на иностранных языках», вспоминала, как в конце 1930-х исчезло несколько ее коллег; одного взяли прямо с рабочего места: «Все, сидевшие в редакции, продолжали с каменными лицами, не отрываясь, заниматься своими делами». Ее саму попросили стать осведомительницей, и она поняла, что отказываться нельзя. И все-таки несмотря на то, что Мэри была активной комсомолкой и, по ее словам, «убежденной коммунисткой» (в ту пору), она постаралась не предоставлять своему куратору никаких полезных сведений. В то же время она начала следить за каждым своим словом и попутно догадалась, что многие из ее знакомых, вероятно, тоже сделались осведомителями[574].

Начали рваться дружеские связи – люди или подозревали друг друга, или боялись скомпрометировать кого-нибудь. У всех на устах было новое дежурное слово – «бдительность». Фишер попросили шпионить за другими американцами – намекая на то, что это поможет ей получить выездную визу. Однажды к ней домой прислали двух женщин – видимо, нарочно, чтобы проверить, точно ли она донесет о том, что между ними происходило.

Если я это сделаю, значит, я, вероятно, и в остальных случаях рассказываю правду и ни с кем тайно не вижусь. Впрочем, как бы мне удалось это делать, – загадка. Ведь перед нашим домом один тип торчит круглые сутки; а еще дворники, разнорабочие, домработницы – все они «докладывали куда следует»[575].

Если целью Большого террора было устранение врагов государства, то в действительности он превращал многих глубоко лояльных граждан в критиков режима. Фишер писала о той поре, когда в ней еще не угасла последняя надежда:

Не проходило и дня без нового повода для страданий, без сокрушения очередной надежды. Я отчаянно силилась не разочароваться окончательно. Я мысленно представляла себе весы и сверялась с ними, говоря себе: еще не все потеряно. Я всегда старалась замечать больше положительных моментов, чем отрицательных. Я смотрела на тех людей, кого не коснулись чистки, у кого были поводы для радости. А таких людей было много.

Но по мере того как «страх и неуверенность проникали во все сферы жизни», ей, как и другим, становилось все труднее внушать себе, что все обойдется.

Пегги Деннис, жена видного деятеля компартии США Юджина Денниса и сама член партии, жившая в Москве с 1931 по 1935 год, вернулась туда весной 1937-го и обнаружила, что атмосфера совершенно переменилась. Она звонила старым друзьям – но слышала «только незнакомые голоса, говорившие: „Не здесь“». Когда она отправилась взглянуть на номер, который им отвели в гостинице «Люкс», то увидела, что