Американский психопат

Потягивая бурбон, а потом шампанское из высоких, с выгравированными на них кактусами стаканов, которые Эвелин расставляла на глиняных подносах, размешивая в них малиновый сироп мешалкой в форме перца халапеньо из папье-маше, я лежал рядом, воображая, что убиваю кого-то лыжной палкой Allsop Racer, или смотрел на старинный флюгер, висящий над камином, размышляя, можно ли им проткнуть человека, или, вне зависимости от того, была Эвелин в комнате или нет, в голос жаловался, что надо было заказать столик в «Стратфордской таверне» Дика Лудона. Вскоре Эвелин стала говорить только о водных процедурах и о пластической хирургии, а потом наняла массажиста, жуткого гомика, который жил по соседству с известным книгоиздателем и открыто заигрывал со мной. За последнюю неделю нашего пребывания в Хэмптонах Эвелин возвращалась в город трижды: один раз – чтобы сделать маникюр, педикюр и массаж лица, второй раз – на персональную тренировку у Стефани Херман и в третий раз – чтобы встретиться со своим астрологом.

– Зачем лететь на вертолете? – шепотом спросил я.

– А что ты предлагаешь? – завопила она, запихивая себе в рот еще один диетический трюфель. – Может, мне «вольво» арендовать?

Пока она отсутствовала, я блевал (ради самого процесса) в грубые терракотовые вазы, выставленные по периметру внутреннего дворика, или с жутким массажистом ездил в город купить бритвенных лезвий. По ночам я ставил Эвелин на голову светильник от Jerry Kott из искусственного бетона и алюминиевой проволоки, но после гальциона она спала мертвым сном и не стряхивала его, и я смеялся, глядя, как светильник вздымается, когда она глубоко вдыхает, но вскоре это стало меня печалить, и я перестал ставить его ей на голову.

Ничто не могло смягчить меня. Вскоре все стало казаться скучным: очередной рассвет, жизни героев, влюбленности, войны, человеческие озарения. Единственное, что мне не наскучило, – это мысль о том, как много денег сделал Тим Прайс, и все же со временем наскучило и это. Во мне не было ясных эмоций, только алчность и, кажется, безграничное отвращение. Я обладал всеми свойствами человеческого существа – плотью, кровью, кожей, волосами, – но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычному состраданию исчезла, – я не торопясь, методично уничтожил ее. Я был просто подделкой, грубой копией человеческого существа, функционировал лишь слабый кусочек моего мозга. Происходило что-то ужасное, но я не мог понять, что именно и почему происходит. Утешал меня лишь звук льда, брошенного в стакан с «J&B». В конце концов я утопил чау-чау. Эвелин не скучала по собаке; она и не заметила ее пропажи, даже когда я кинул ту в огромный морозильник завернутой в свитер из Bergdorf Goodman. Пора было уезжать из Хэмптонов, потому что я начал ловить себя на том, что предрассветными часами стоял возле нашей кровати, стиснув в кулаке пешню для колки льда, и ждал, когда Эвелин откроет глаза. Однажды утром за завтраком она поддержала мое предложение, и в последнее воскресенье перед Днем труда мы вернулись вертолетом на Манхэттен.

Девушки

– По-моему, фасоль пинто с лососем и мятой была самая-самая… ну, ты понимаешь, – говорит Элизабет, входя в мою гостиную. Она грациозным движением скидывает туфли из атласа с замшей от Maud Frizon и плюхается на кушетку. – …Вкусная, но, боже мой, Патрик, как это было дорого и к тому же… – она окрысивается, – это не «новая кухня», а имитация.

– Мне показалось или на столах были золотые рыбки? – спрашиваю я, отстегивая подтяжки от Brook Brothers. Я ищу в холодильнике бутылку совиньон блан. – Так или иначе, мне показалось, что место шикарное.

– Шикарное, Патрик? – выкрикивает она. – Там ест Дональд Трамп!

Я отыскиваю бутылку и ставлю ее на стол, но прежде, чем найти штопор, пустыми глазами смотрю на Элизабет из кухни:

– Да. Это что, сарказм?

– Угадай, – стонет она с последующим столь громким «уф», что Кристи вздрагивает.

– Где ты работаешь сейчас, Элизабет? – спрашиваю я, задвигая ящик. – В универмаге или типа того?

Элизабет расплывается в улыбке и, пока я открываю «Акацию», жизнерадостно произносит:

– Мне не надо работать, Бэйтмен, – и через секунду добавляет уже со скукой: – Кому, как не тебе, знать, что это за ощущение, мистер Уолл-стрит.

Она проверяет, все ли в порядке с губной помадой, глядя в крышечку пудреницы Gucci; как и предполагалось, помада лежит превосходно.

– А кто выбрал это место? – спрашиваю я, чтобы сменить тему, и наливаю девушкам вино, а себе делаю «J&B» со льдом и водой.

– Карсон. А может, Роберт.

Элизабет пожимает плечами, а потом, захлопнув пудреницу, пристально смотрит на Кристи:

– Твое лицо мне знакомо. Ты не училась в Далтоне?

Кристи отрицательно качает головой. Почти три утра. Я раздавливаю таблетку экстази и смотрю, как она растворяется в стакане с вином, который я намереваюсь вручить Элизабет. Утреннее «Шоу Патти Винтерс» было на тему «Люди, весящие более трехсот килограммов, – что с ними делать?». Щелкнув выключателем, я нахожу в морозильнике еще две таблетки наркотика и выключаю на кухне свет.