Американский психопат

…Существует представление о Патрике Бэйтмене, некая абстракция, но нет меня настоящего, только какая-то иллюзорная сущность, и хотя я могу скрыть мой холодный взор, и мою руку можно пожать и даже ощутить хватку моей плоти, можно даже почувствовать, что ваш образ жизни, возможно, сопоставим с моим, – меня просто нет. Я не имею значения ни на каком уровне. Я – фальшивка, аберрация. Я – невозможный человек. Моя личность поверхностна и бесформенна, я глубоко и устойчиво бессердечен. Совесть, жалость, надежды исчезли давным-давно (вероятно, в Гарварде), если вообще когда-нибудь существовали. Границы переходить больше не надо. Я превзошел все неконтролируемое и безумное, порочное и злое, все увечья, которые я нанес, и собственное полное безразличие. Хотя я по-прежнему придерживаюсь одной суровой истины: никто не спасется, ничто не искупит. И все же на мне нет вины. Каждая модель человеческого поведения предполагает какое-то обоснование. Разве зло – это мы? Или наши поступки? Я испытываю постоянную острую боль и не надеюсь на лучший мир, ни для кого. На самом деле мне хочется передать мою боль другим. Я хочу, чтобы никто не избежал ее. Но даже признавшись в этом – а я делал это бесчисленное количество раз, после практически каждого содеянного мной поступка, – взглянув в лицо этой правде, я не чувствую катарсис. Я не могу узнать себя лучше, и из моего повествования нельзя понять что-то новое. Не надо было рассказывать вам об этом. Это признание не означает ровным счетом ничего…

– Сколько в мире людей, подобных мне? – спрашиваю я Джин.

Она медлит, потом осторожно отвечает:

– Я думаю… никого?

– Тогда я спрошу по-друго… Постой, как у меня прическа? – спрашиваю я, перебивая себя.

– Прекрасно.

– Хорошо, тогда я спрошу по-другому. – Я отпиваю ее пиво. – Ладно. Почему я тебе нравлюсь? – спрашиваю я.

– Почему? – переспрашивает она.

– Да, – говорю я. – Почему.

– Ну… – Капля пива падает на мою рубашку Polo. Она протягивает мне салфетку. Практичный жест, трогающий меня. – Ты… беспокоишься о других, – произносит она. – А это очень редкая вещь в нашем… – она вновь останавливается, – гедонистическом мире. Это… Патрик, ты смущаешь меня.

Она качает головой, закрывает глаза.

– Продолжай, – настаиваю я. – Пожалуйста. Мне хочется знать.

– Ты милый. – Она закатывает глаза. – А это… сексуально… я не знаю. И… в тебе есть загадка. – Молчание. – Мне кажется… загадка… ты загадочный. – Молчание, потом вздох. – Еще ты… деликатный. – Она что-то понимает и смотрит мне в глаза, уже без испуга. – И я думаю, что робкие мужчины романтичны.

– Сколько в этом мире людей, подобных мне? – спрашиваю я снова. – Я что, правда таким кажусь?

– Патрик, – говорит она, – я бы не стала лгать.

– Нет, конечно не стала… но мне кажется… – Теперь моя очередь задумчиво вздыхать. – Мне кажется… тебе известно, что, говорят, не бывает двух одинаковых снежинок?

Она кивает.

– Так мне кажется, что это неправда. Мне кажется, много снежинок одинаковых… и много одинаковых людей.

Она вновь кивает, хотя я вижу, что она сильно смущена.

– Внешность бывает обманчива, – осторожно признаюсь я.

– Нет, – говорит она, качая головой, впервые уверенная в себе. – Я не думаю, что она обманчива. Это не так.

– Иногда, Джин, – поясняю я, – границы, отделяющие внешность – видимое – и реальность – невидимое, – становятся расплывчатыми.

– Это неправда, – настаивает она. – Это просто-напросто неправда.

– В самом деле? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Я раньше так не думала, – говорит она. – Может, десять лет назад я так не думала. Но теперь думаю.

– Что это значит? – с интересом спрашиваю я. – Ты раньше не думала?

…Поток реальности. У меня возникает странное чувство, что это решающий момент в моей жизни, и я потрясен внезапностью того, что, должно быть, можно назвать Богоявлением. Но мне нечего предложить ей, у меня нет ничего ценного. Впервые я вижу Джин свободной; она кажется более сильной, менее управляемой, она хочет увести меня в новую и неведомую землю – пугающую неясность совершенно другого мира. Я чувствую, что она хочет существенно переделать мою жизнь, – ее глаза говорят мне об этом, и, хотя я вижу в них правду, я также знаю, что однажды, очень скоро, ее тоже затянет ритм моего безумия. Мне остается лишь молчать об этом, не заводить разговор – и все же она ослабляет меня, похоже, она решает, кто я такой, и на свой упрямый, своенравный манер я готов признать, что чувствую укол совести, что-то сжимается внутри, и, прежде чем я способен остановить это, я обнаруживаю, что едва ли не тронут, и теряю голову оттого, что и во мне, возможно, существует способность принять ее любовь, пусть и не ответить взаимностью. Я думаю, не видно ли ей прямо здесь, в «Нигде», как у меня в глазах развеиваются темные тучи. Но хотя моя постоянная холодность покидает меня, оцепенение – нет, и, вероятно, так и никогда не покинет. Эти отношения, должно быть, ни к чему не приведут… ничего не изменят. Я воображаю ее чистый, как у чая, запах…