Американский психопат

Перед тем как пойти на рождественскую вечеринку к Эвелин, я зашел выпить с Чарльзом Мерфи к «Расти», чтобы собраться с духом. На мне двубортный четырехпуговичный костюм (шерсть с шелком), хлопчатобумажная рубашка с воротником на пуговичках от Valеntinе Couture, узорный шелковый галстук от Armani и кожаные туфли от Allen Edmonds. Мерфи одет в двубортный шестипуговичный габардиновый костюм от Courrèges, полосатую хлопчатобумажную рубашку и шелковый галстук-фуляр – и то и другое от Hugo Boss. Мерфи разглагольствует о японцах.

– Они купили Эмпайр-стейт-билдинг и «Нелль». Представляешь себе, Бэйтмен? Даже «Нелль»! – восклицает он после второй порции «Абсолюта» со льдом, и это что-то пробуждает во мне.

Покинув «Расти» и побродив по Верхнему Уэст-Сайду, я обнаруживаю, что притаился в арке, ведущей к «Карли Саймону», – еще недавно это был модный ресторан Джи Экейла, закрывшийся прошлой осенью. Когда мимо проезжает на велосипеде курьер-японец, я сбиваю его с велосипеда и затаскиваю в арку, ноги его запутались в велосипеде Schwinn, что очень кстати, поскольку, когда я перерезаю ему глотку (легко, без усилий), велосипед блокирует судороги, обычно сопровождающие эту процедуру, хоть парню и удается оторвать его от земли пять-шесть раз, пока он захлебывается собственной горячей кровью. Я открываю картонные коробки с японской едой и вываливаю их содержимое на парня, но, к моему удивлению, вместо суши и терияки, роллов и лапши соба на окровавленное, жадно глотающее воздух лицо падают курица с орехами кешью, говядина чау-мейн и креветки с рисом, на вздымающуюся грудь шлепается свинина му-шу[23], и это неприятное открытие (под руку случайно попал не тот азиат) вынуждает меня посмотреть, кому был предназначен заказ: Салли Рубинштейн. На обратной стороне квитанции ручкой Mont Blanc я вывожу: «Я и до тебя доберусь, сука» — и кладу квитанцию парню на лицо. Виновато пожав плечами, бормочу: «Извини, что ли». Сегодня утром темой «Шоу Патти Винтерс» были «Девочки-подростки, продающиеся за крэк». Два часа я провел в спортзале и теперь могу сделать двести подъемов на пресс меньше чем за три минуты. Неподалеку от кирпичного особняка Эвелин я вручаю мерзнущему бомжу одно из гадательных печений, которые взял у разносчика, и нищий, засунув его в рот вместе с бумажкой, благодарно кивает.

– Мудак ебаный, – говорю я так, чтобы он слышал.

Свернув за угол и устремляясь к дому Эвелин, я вижу, что дом ее обезглавленной соседки Виктории Белл все еще оцеплен полицейскими лентами. Перед домом Эвелин четыре лимузина, один с работающим двигателем.

Я опоздал. В столовой и гостиной – толпы людей, желания беседовать с которыми у меня нет. По обе стороны камина стоят высокие, пышные, усыпанные мерцающими белыми огоньками ели. Играют старые рождественские песни шестидесятых в исполнении Ronettes. Бармен в смокинге разливает шампанское, глинтвейн и мартини, смешивает коктейли «Манхэттен» и мартини, открывает бутылки пино-нуар «Калера Женсен» и шардоне «Шаппеле». Бутылки с портвейном двадцатилетней выдержки выстроились между вазами с пуансеттией. Длинный раздвижной стол покрыт красной скатертью и уставлен тарелками, блюдами и вазочками: жареные лесные орешки, омары, раковый суп, суп из сельдерея с яблоками, канапе с черной икрой, луковые кольца в сливочном соусе, жареный гусь с каштанами, икра в маленьких корзиночках из теста, овощные тарталетки с тапенадом, жареная утка, телячьи ребрышки с луком-шалотом, гратен из ньокки, овощной штрудель, вальдорфский салат, гребешки, тосты с маскарпоне, суфле из белых трюфелей и зеленого чили, куропатки гриль с луком, картофелем, шалфеем и клюквенным соусом, пирожки с изюмом и орехами, шоколадные трюфели, тарталетки с лимонным суфле и ореховый тарт татен. Повсюду горят свечи в серебряных подсвечниках Tiffany. И вокруг разгуливают одетые в красно-зеленые костюмы карлики с закусками на подносах (хотя я не уверен, что это не галлюцинация). Притворившись, что я их не заметил, я направляюсь прямиком в бар и одним махом выпиваю стакан неплохого шампанского, а потом иду к Дональду Петерсену, которому, как и большинству присутствующих мужчин, кто-то нацепил на голову бумажные оленьи рога. В другом конце комнаты – Дева Мария и пятилетняя дочь Дарвина Хаттона Кассандра, на которой семисотдолларовое бархатное платьице от Nancy Halser. После второго стакана шампанского я перехожу на мартини – с двойным «Абсолютом», и, успокоившись, я внимательно рассматриваю комнату, но карлики никуда не исчезли.

– Слишком много красного, – бормочу я. – Это меня нервирует.

– Привет, Макклой, – восклицает Петерсен. – Что ты сказал?

Я прихожу в себя и спрашиваю на автомате:

– Это британское исполнение «Отверженных» или нет?

– Веселого тебе Рождества, – пьяно тыкает он на меня пальцем.

– Так что это за музыка? – с раздражением переспрашиваю я. – И кстати, сэр, своими поздравлениями можете украсить холл.

– Это Билл Септор, – пожимает он плечами. – То ли Септор, то ли Скептор.