Amor legendi, или Чудо русской литературы

Этот отрывок представляет собой удивительно точное изображение биографии Обломова in nuce (в зародыше), и можно предполагать, что гипотетический набросок Пушкина сыграл определенную роль в работе Гончарова над образом его героя. Здесь можно проследить практически все этапы жизни и морального падения Обломова: рано наступившую холодность души, связь между женитьбой, прозябанием в деревне и ношением халата, материализацию обстоятельств жизни в виде ожирения, заболевания и скорой смерти. Пожалуй, у Гончарова отсутствует лишь образ рогатого, обманутого мужа, который у ироничного Пушкина встречается и в других произведениях. В своих сочинениях о творчестве Пушкина Белинский называет его размышления о противоположных возможностях развития жизненного пути Ленского «верхом совершенства в художественном отношении» и также цитирует приведенную выше строфу. Вообще-то Белинский считал, что из Ленского не получился бы блестящий герой, он, скорее всего, превратился бы в филистера или в мистика[741].

В русской литературе XIX в. шутливые, но добрые апострофы Языкова и Вяземского нашли меньше отзыва, чем пессимистическое толкование Пушкина. Это видно не только на примере Белинского или Гончарова, у которого халат встречается уже в «Обыкновенной истории» (I, 38, 313 и др.), но и у других авторов. Так, в начале 1880-х годов П.В. Анненков пишет в своих воспоминаниях об А.Ф. Писемском:

На всем его [Писемского] существе лежала печать какой-то усталости, приобретаемой в провинции от ее халатного, распущенного образа жизни и скорого удовлетворения разных органических прихотей[742].

До этого Достоевский в «Дневнике писателя» (1876) назвал одну из глав «Халаты и мыло» – в ней халат символически представляет азиатский элемент России[743]. Примерно в это же время образ халата использует и Толстой в романе «Анна Каренина» (ч. VII, гл. 20), где, согласно позиции Петра Облонского, предполагаемой инертной расслабляющей мощи России и Москвы противопоставляется якобы омолаживающее влияние Западной Европы и Петербурга. И здесь символом инертности России выступает халат.

Халат символизирует черты и свойства, которые могут быть поняты и как манифестация азиатского фатализма, и как опасность, грозящая человеческому существованию вообще. Даже писатели, которые считались русофилами и патриотами, неоднократно сетовали на такую якобы типично русскую черту, как лень. В 1841 г. Гоголь писал в письме к К.С. Аксакову:

Есть у русского человека враг, непримиримый, опасный враг, не будь которого, он был бы исполином. Враг этот – лень, или, лучше сказать, болезненное усыпление, одолевающее русского[744].

Даже славянофил А.С. Хомяков не мог удержаться от констатации того, что Россия «И лени мертвой и позорной, // И всякой мерзости полна!» («России», 1854)[745].

Убежденным проповедником трудовой морали был, наряду с Толстым, А.П. Чехов. С величайшей нравственной серьезностью он призывал себя и остальных к трудовой дисциплине. Он неоднократно и постоянно осуждал «равнодушие», «отупение», «скуку» и «жирное халатничество»[746]. Усилие воли является предпосылкой действия; тот, кто не следует волюнтаристскому принципу, остается для Чехова «человеком, который хотел»[747]. Не случайно И.А. Бунин замечает о Чехове в своих воспоминаниях:

Никогда не видал его в халате, всегда он был одет аккуратно и чисто. У него была педантическая любовь к порядку ‹…› Как ни слаб бывал он порой, ни малейшей поблажки не давал он себе в одежде[748].

* * *