Amor legendi, или Чудо русской литературы

Нет, не забуду я твоего Андрея ‹…›. Погиб ты, Илья ‹…›. Но поведу твоего Андрея, куда ты не мог идти ‹…› и с ним будем проводить в дело наши юношеские мечты (490–491).

Если уж Обломов сам не смог выбраться из болота неправильного воспитания и слабоволия и сбросить халат «с души, с ума», то он хочет, чтобы хотя бы его сын был воспитан по принципам активной, деятельной «сюртучной» жизни. Возложение ответственности за судьбу Андрея на Штольца содержит в себе окончательное послание к читателю, заключающееся в том, что будущее России не следует искать в псевдоидиллии «обломовщины». Финал романа говорит о том, что Андрей Обломов наверняка не будет принадлежать к типу «халатных» людей, покойно отлеживающихся «на ложе лености».

Халатом Обломова Гончарову, безусловно, удалось создать шедевр реалистической символизации. Тем не менее не следует забывать, что халат как признак русской жизни и литературно значимый мотив был известен задолго до Гончарова. Он являлся такой же неотъемлемой частью русской жизни, как сомбреро в странах Латинской Америки. Еще биографы Петра I сообщали, что он имел обыкновение принимать рано утром гостей и министров в «выцветшем халате». Правда, это было только началом его, временами исключительно интенсивного, рабочего дня. В конце 1823 г. поэт Николай Языков сочинил студенческую песню под названием «К халату», опубликованную только после смерти автора, в 1859 г. (кстати, в том же году был издан и роман «Обломов»):

Как я люблю тебя, халат

!Одежда праздности и лени,
Товарищ тайных наслаждений
И поэтических отрад!
Пускай служителям Арея
Мила их тесная ливрея;
Я волен телом, как душой.
От века нашего заразы,
От жизни бранной и пустой
Я исцелен – и мир со мной!
Царей проказы и приказы
Не портят юности моей –
И дни мои, как я в халате,
Стократ пленительнее дней
Царя, живущего некстате[737].

Поэт не хочет снимать халат с тела и души, он носит его, скорее, как знак свободного распоряжения своим временем и делами, свободного полета мысли в студенческой жизни. Не карьеру и славу любит «мыслящий студент», а музу и ночные поэтические отрады. Несмотря на малозначимость этого текста в художественном плане, он представляет интерес с точки зрения истории мотивов и символов: халат служит фоном для антиофициозного, иронического и самоироничного признания в стиле Gaudeamus igitur. Незадолго до этого и П.А. Вяземский пишет стихотворение под заглавием «Прощание с халатом» (1817; 1821), которое начинается следующими стихами: «Прости, халат! Товарищ неги праздной, // Досугов друг, свидетель тайных дум…»[738]. Сочиняя это стихотворение, Вяземский опирался, вероятно, не только на русскую традицию «посвящений халату», но и на миниатюру в прозе Д. Дидро «Regrets sur ma vieille robe de chambre», написанную в 1772 г., которую он, несомненно, знал, будучи ее переводчиком на русский язык[739]. Языков же опирался на Вяземского.

Встречается халат и у Пушкина, причем в знаменательном месте. В шестой главе «Евгения Онегина» после дуэли и гибели Ленского следуют часто цитируемые впоследствии размышления Пушкина о том, что стало бы с поэтом Ленским, если бы он не погиб. По Пушкину, он, быть может, стал бы мужем, жаждущим славы, а, может быть, превратился бы в человека, превыше всего ценящего покой и уют:

(XXXVIII–XXXIX)
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета;
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился,
В деревне, счастлив и рогат,
Носил бы стеганый халат,
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей[740]

.