Ампутация Души

Скипидарыч проводил Деснина до самых церковных ворот, но сам входить не стал — Никодим не велел. Народ уже разошелся, и Деснин стоял один перед входом. Он медлил. Наконец перешагнул церковный порог, трижды осенил себя крестным знамением, как посоветовал Скипидарыч, и, зажмурившись, сделал первый шаг. Затем еще и еще. Никакая дьявольская сила его не держала. Тогда он открыл глаза. И тут из яркого солнечного света, заливавшего церковь через окна алтаря, выступил Никодим. В торжественном облачении он казался даже грозен, но на устах его была улыбка.

— Боишься? — спросил он. — Никак Скипидарыч чего порассказал — он может. Такой еще сказочник. Да еще и философ в придачу. Жуткая смесь. Но человек хороший, светлый и не пьет почти, — тут голос Никодима стал серьезным. — Ну что, Николай, готов ли ты к покаянию? Не робей. Совершил грех и отпал от Бога. Но, если осознал свой грех и покаешься — вновь вернешься к Богу. А когда Бог отворачивается — это худшее наказание. Но веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехом твоим и во грехе твоем любит. И нет такого греха, чтобы превысил Божью любовь, ибо Бог так возлюбил мир, что отдал за него сына Своего единородного. Я говорил тебе, что об одном кающемся больше радости в небе, чем о девяноста девяти праведных, как в пословице, за одного битого двух небитых дают. В таких как ты, Коля, блудных сыновьях, и вера бывает крепче. Лишь равнодушный никакой веры не имеет. Сказано: «Знаю дела твои: ни холоден и ни горяч; о, если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, то изблюю тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: я богат, я разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп и наг». Так что Христос любит лучше холодного, чем только лишь теплого. Пока ты холоден, но через покаяние можешь стать горяч.

— Так в чем же каяться?! Убил я! Убил! Прости! — кричал Деснин в солнечный свет.

— В том, что убил — грех великий. Но в этом грехе пред народом кайся. А пред Богом кайся в том, почему убил. В гордыне своей — это самый тяжкий грех, ибо из-за него нет доступа Господу в душу твою! Кайся в том, что судить вздумал. Сам Христос, умирая, не судил палачей своих. Он сказал: «Не ведают они, что творят». И смирился с этим. Вот так и тот, кого ты убил, да и многие другие, не ведают, что творят, потому что некому их наставить на путь истинный, некому позаботиться об их душе, некому вернуть её им. Не судить их надо, и не убивать, а душу вертать. Надо, чтоб они сами хотели, чтоб им душу вернули. А вот ты, ты сам — хочешь в себе душу чистую возродить и Господа принять в нее?!

— Хочу! — сам не свой кричал Деснин.

Тут глаза Никодима засветились необычным огнем, и он воскликнул проницающим душу голосом:

— Так кайся же — тогда ты все поборешь. Всю гордость свою и беса своего посрамишь! Победителем будешь, а не побежденным и получишь то, что и понять пока не можешь!

В этот же момент Деснина пробрала крупная дрожь — столько какой-то невероятной, могучей силы он вдруг почувствовал в этом старичке. И эта сила входила в Деснина, вламывалась в него, напирала на некий неведомый рычаг, некую потаённую кнопку. Деснин явственно понимал, что может сопротивляться этому напору, может не подпустить его к тому рычагу, той кнопке, но не хотел. Что-то родное было в той силе, что-то до боли знакомое. «Жми, жми, жми!», — кричал Деснин словно в припадке.

Внутри что-то щёлкнуло, распрямилось, заклокотало. Где-то вдали послышался страшный рёв, который стремительно удалялся. А навстречу ему неслись тишина и покой. Они подхватили Деснина в свои нежные руки и стали убаюкивать его, словно дитя.

Но вот снова послышался рёв. Он всё приближался и приближался. Он настигал. «Каюсь! — кричал Деснин. — Каюсь! Господи! Прости!!!»

И тут все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на колени перед распятием. Рёв умолк. Благодать.

«Вот теперь можешь причаститься. Ибо лишь сейчас ты уверовал и прощены грехи твои», — послышался голос. Деснин так и не понял, Никодим сказал это или кто другой.

*****

— Ну а дальше… Ты и сам все знаешь, — закончил свой рассказ Деснин.

— Да, — отозвался Скипидарыч. — Славную трапезу устроил тогда Никодим в честь твоего обращения. И радовался не меньше твоего. Помню, помню.

— А потом сдался я. Сам сел. Пред Богом покаялся — надо и перед людьми было. «Бог всеведущ и вездесущ, потому как частичка его находится в каждом, но вера без дела мертва есть. Будьте же исполнители слова, а не слушатели только. Свободой оплатить грех — это не просто. Но высшая степень свободы — свобода от греха. Так и получается, что вера, связывая, дарует свободу» — так меня на это Никодим благословил… И ведь прав он оказался — ни за что я тогда убил, если верить Аббату, и никакого права не имел. А теперь… И за что на меня все это навалилось? Башка трещит.

Деснин выпил. Только сейчас он отчетливо осознал, что на пределе.