Амурский сокол. Путь Воина

– Никодим, надо мальчика в гимназию отдавать! – воскликнул Алексей Дмитриевич, запыхавшийся от быстрой ходьбы. – Ему нужно знания получать, стать грамотным.

– А на что ему грамота? В лесу и так проживем.

– Ну, не век же будете мальчика в тайге держать?!

– В следующем году обещали вернуть меня в Благовещенск. Наверное, соглашусь…

До заимки Дементьева добрались затемно. Наскоро поужинав, легли спать с тем, чтобы засветло уехать. Хозяин обещал довезти их на своей лошади с телегой. А обещание Алексея Дмитриевича дать уроки не выходило из головы мальчика. Он долго не мог уснуть, думая о том, как будет складывать буквы в слова, и что, наконец-то, научится читать и не будет просить читать сказки Никодима…

Глава 4. Политкаторжане

Дома их встретили Онганча и Чингиз. Чингиз сопровождал Онганчу на охоту потому, что свой пёс тунгуса повредил заднюю лапу в схватке с росомахой. Охотник, по обыкновению, дымил в свою трубку, а Чингиз от радости носился вокруг прибывших. Тунгус без слов понял, что с Грозой что-то случилось:

– Однако, у моего соседа есть хорошая лошадь на продажу…

Разгрузив поклажу Никодима и политических, напоив коня, а сам попив сладкого травяного чая с мёдом, Дементьев двинулся дальше – ему сегодня надо в город. Чингиз проводил телегу до окраины поляны и, вернувшись к людям, уставился на чужих, свесив язык. Чужаки попытались подозвать и задобрить пса куском хлеба, но не таков Чингиз, чтобы поддаваться на такие провокации. Он подбежал к сараю, сделал пару взмахов хвостом, посмотрел на расстроенное лицо хозяина, пристраивавшего осиротевшее седло на колодку под навесом, затем отошёл с Серёже и подсел рядом, прислонившись к нему всем телом. Серёжа, почесывая пса за ухом, прислушался к разговору политических.

– Вот я и говорю, Алексей Дмитриевич, уважаемый, что самая свобода в России – это здесь. Прав был Антон Павлович, у меня тут записано, смотрите: «… право, сколько я видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно. Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная, не похожа на нашу. Только и разговора, что о золоте. Золото, золото и больше ничего… Я в Амур влюблен; охотно бы пожил на нем года два. И красиво, и просторно, и свободно, и тепло. Швейцария и Франция никогда не знали такой свободы. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России»12. А вы говорите, надо в столицу ехать.

– С утверждением писателя согласен, – сказал Алексей Дмитриевич, – но с вами – нет, любезный Андрей Евгеньевич. Вы в ваших университетах либеральничать научились, а вот партийную дисциплину позабыли. Мы с вами нужны в Петербурге. И точка.

Затем, заметив, что мальчишка с интересом слушает их разговор, повернулся к нему:

– Сережа, где тут у вас можно искупнуться? Страсть, как хочу обмыть дорожную пыль…

– Ну, если хотите, я провожу вас до ручья. Там бобры запруду сделали. Я туда хожу. Правда, вода холодная…

– Пойдем, Сережка. Андрей Евгеньевич, вы как?

– Я попробую уговорить Никодима на баньку… Не мешало бы нам в баньке пропарить кости. Вы идите пока…

Сережа в сопровождении Алексей Дмитриевича и Чингиза направился на дальний конец поляны. Пес, убежав вперед, вспугнул у кромки поляны рябчика с выводком. Серо-коричневые комки с каштановыми вкраплениями вспорхнули и, пролетев небольшое расстояние, сели на густые еловые ветки. Чингиз озадаченно остановился, посмотрел на людей, но не найдя в них интереса к охоте, убежал вперёд трусцой.

Пруд, наполненный чистейшей водой из родника, блестел зеркальной поверхностью, отражая в себе кроны деревьев с кусочками синего неба. Дальний конец запруды представлял собой нагромождение сваленных стволов, веток и травы – работа природных лесорубов бобров. Алексей Дмитриевич обратил внимание, что в одном месте сделан слив, чтобы не допустить чрезмерного разлития воды на луг. Это уже было делом рук человеческих.

Вода была действительно очень холодной. Но несмотря на это, Алексей Дмитриевич без подготовки нырнул с головой в воду. Взбодрившись таким образом, проплыл несколько саженей, перевернулся на спину и стал рассматривать облака на небе. Холодная вода для закаленного организма опытного политкаторжанина действовала благотворно. Но он не всегда был такой. Это была его вторая ссылка.

Первое наказание он отбывал в Горно-Зерентуйской каторжной тюрьме.13 Она была примечательна тем, что тут отбывали наказание и уголовные, и политические. Среди каторжан молодому Алёше приглянулся китайский революционер. Как он попал из горного Тибета в революционный Петербург – это неведомо. Сам он разговаривал мало, все больше сидел, поджав ноги и уставившись в одну точку. На работы их выводили на серебросвинцовый рудник.

Алексей удивлялся, как стойко переносил тибетец в легкой одежде жесточайший холод и поистине каторжный труд. Монотонно махал своим кайлом – только пар валил. В конце концов он обратил внимание на вечно дрожащего от холода Алексея. Дело было вечером в тюремной камере.

– Дыси! – это было первое слово произнесенное тибетцем.