Ана Ананас и её криминальное прошлое

Рената Колицер снова замолчала. А я принялась размышлять, что она имеет в виду под безобразием вокруг большой гавани. Ведь гавань – штука растяжимая. Может она имеет в виду рабочих в доках или, скажем, работу парома через Эльбу? Но Рената имела в виду нашу греховную милю – хотя таких слов, как «греховная» она не произносила никогда. Она всегда называла наш район по идиотски, пользуясь стерильным лексиконом мамочек «за пределами Репербана». Для них наш район был просто «большой гаванью», а не «греховной милей», как для остальных.

Мне стало интересно, существуют ли в шаговой доступности примеры сошедшего с ума окружающего мира.

– Ты же почти не выходишь из дому, – подколола я Ренату. – Откуда тебе знать про окружающий мир?

Но Рената уверила меня что знает. И ничуть не стесняясь, привела в пример моего отца. Вертя в руках папины маленькие скрепочки в виде утят, она принялась рассуждать, что до тех пор, пока наш район осваивают всякие бородатые чудища, ничего хорошего от «большой гавани» ждать в будущем не приходится.

Конечно, я и без неё знала, что мой папа не пример для подражания. Но Ренате даже в голову не пришло, что слова «чудище» в адрес чьего-то папы может показаться обидным. Пусть мы и не были настоящими подругами. Но папа-то, ведь это он спас её в тот раз у фонаря. Он сыграл какую-то роль в жизни Ренаты, притом положительную. Неужели он всё равно не считался нормальным человеком?

На моих глазах Рената превращалась в мамочку «за пределами Репербана». Только они рассуждают так:

– Такие как твой папа, завтракают, когда остальные обедают. – бубнила она заученным текстом, – Выбирают себе неправильных женщин на всю жизнь… Завтракают, когда остальные уже обедают… А потом удивляются, почему в будущем их преследуют неудачи. Они состоят из неудач на двести процентов. Ничего хорошего от них не жди…

Я ещё помнила папин номер с ланчбоксом. Лишь поэтому пока не почувствовала желания разбить Ренате об голову её фарфоровую куклу Аншье. Это была единственная нифига не маленькая вещь, которой Рената дорожила. Кукла была ростом с индюшку. Рано или поздно я всё же разобью её башку с помощью этой Аншье – успокоила я себя и переспросила ещё раз насчёт неправильных женщин в жизни папы. Получается, ведь, это и про меня можно сказать. То есть, и я, выходит, неправильная? Я состою из неудач?

И тоже, получается, завтракаю, когда остальные обедают?

Рената приятно улыбнулась:

– Ну что ты. Ты же беспризорница. Это все знают. Скоро в твоей жизни что-то изменится. Да и папа твой тоже не самый конченый. Ещё вполне есть шанс стать нормальным. Скажем так, были здесь идиоты прямо-таки репербановского масштаба.

Типа херра Павловского. Хорошо, что большинство из них уже умерли.

– Умерли? – почесала в голове я.

Над этим тоже стоило подумать.

– Давай, лучше, во что нибудь поиграем. – Рената старалась быть тактичной, впрочем, по своему, по колицеровски.

– В вопросы и ответы? – предложила я.

В вопросы и ответы играть Рената со мной бы не отважилась бы никогда. Вопросы и ответы – не занятие для слабаков. Но всё равно ей было бы полезно. Лучше, чем сидеть целыми днями и микроскопических пупсиков перебирать. Как же зла я была в тот момент, на эту Ренату! Раз Рената не ответила, я задала первый вопрос.

– Почему же ты тогда сидишь здесь и никуда не выходишь? Получается, тоже «завтракаешь, когда остальные обедают»?

Я показала на поднос с микроскопическими тартинками на её столе. После этих слов, Ренату Колицер надолго замкнуло.

– Когда-нибудь я отсюда уеду, с этой греховной мили – впервые она назвала Репербан правильно. – А может и с Гамбурга навсегда. И очень может быть, что причина будет в том, что здесь никогда не будет хорошего кофе. Так говорят многие, когда вырастают и уезжают.

– Ты всё равно не сможешь пить кофе по настоящему, – хихикнула я.

– Почему?

– Потому. – голос мой был злорадным, – У тебя давление и припадки от яркого света, как у вампира, ведь так?

Рената пожала плечами.

– Настоящий кофейный кофе я и не пью… Я пью акантоцереусный. Этот кофе мне можно. И ещё это, как его, – верблюжеколючковый можно. Всё это вкусно. И на мое состояние действует исключительно хорошо…

– Акантоцереусный кофе будете, девчата, а? – в подтверждение её слов, выглянула из кухни мама Рената. Она старалась быть со мной вежливой, правда иногда переигрывала. – Привет, Ана. Ты уже знаешь, каков на вкус акантоцереусный кофе?

Какие вообще новости в вашей бармалейской жизни?

Я пожала плечами.

– Как там твой папа? – спросила мама Ренаты.

– Живёт жизнью чудища, – буркнула я. – Впрочем, бывают чудища и похуже.

Из тех, что умерли. Теперь им всё можно простить.

Мама Ренаты в удивлении приподняла брови.

– Спасибо за акантоцереусный кофе, мамочка, – сказала Рената, слегка ломаясь и кривляясь (впрочем, не больше обычного).

Я промолчала. Но когда мама Ренаты ушла, заорала, что было сил. Чашки с кофе на подносе зазвенели мне в голос. Запах приторного одеколона из этих чашечек бросился в нос:

– Ты же не пьёшь после шести?? Издеваешься? Ты сказала, что кофе должен быть кофе! А это что?