Ана Ананас и её криминальное прошлое

Так ни в чем и не разобравшись, я лишь разозлилась. Шипела под нос проклятия, как чёрт загнанный на Михелеву колокольню. А вернувшись домой, я решила что самое время сорваться на ком-нибудь. Уверена, если бы у нас сидел кто-то из соседей, типа Берты Штерн, я бы точно разорвала такого гостя на месте. Но в моём распоряжении был один только папа. Его-то я и планировала разорвать на куски.

Господин Веттер-перемен сидел на перевёрнутом ящике письменного стола и смотрел по телевизору новости. Периодически он ударял кулаком по стене. Внутренне он негодовал не хуже меня. С экрана телевизора на него глядел мрачный, официально одетый мужчина с зубами, очень похожими на расколошмаченное пианино. Папины шорты были забросаны улыбками из колбасных обрезков. Пепел от сигареты он стряхивал прямо в валяющийся на полу сандаль.

– Полицию вызывали? – буркнула я, имея в виду своё появление.

Он не услышал, потому что ругался вполголоса

– Да уж, такой рептилии…. – тут папа ударил кулаком в стену так, что штукатурка зашуршала под обоями.

Я испугалась.

– Папа! – заорала я что было сил прямо ему в ухо. – Зачем ты ведёшь себя, как политический беженец?

С этими словами я треснула по выключателю. Загорелась настольная лампа. Её я направила её папе прямо в глаза.

Папа от неожиданности чуть с ящика стола не упал:

– Чего?

– Ты ведь политический беженец, верно?

Не понимаю, – папа отчаянно чесал в затылке, пытаясь понять, с чего я вдруг напала на него как волк на козлёнка.

– Ведь это из-за тебя у меня криминальное прошлое? Так говорят Барсуки, Клингеры, Колицеры… – Что ты мелешь? – осторожно спросил отец.

Он очень старался, чтобы это «мелешь» прозвучало небрежно.

– Я никого не мелю, – завопила я. – Никто не хочет со мной дружить, кроме четырёх репербановских мини-бармалеев! Только откровенно трёкнутых, устроивших крестовый поход против кофейных швулей Бармалеев…

– Не говори слов, которых не знаешь, – поморщился господин Веттер-перемен. Он не любил новых немецких слов. За всё проведённое здесь время он так и не выучил ни одного слова на сленге.

– Каких интересно слов я не знаю? – окончательно рассвирепела я – Прожжённых? Репербановких? Швулей? Может быть Бармалеев? Или, может, ты думаешь, что я не знаю, как будет по-немецки крестовый поход? До сих пор путаю его с перекрёстком?

– Таких, как политический беженец! – крикнул папа в ответ. – Такими словами не разбрасываются.

Интонации отца из полупридурковатых вдруг стали тяжеленными как кирпич. Такими же серьезными они были, когда я однажды прыгнула папе на ногу и выбила ему коленный мениск. В тот день я особенно остро ощутила, что папа не столько предмет для игр, сколько живой человек, способный к серьёзной реакции. Скажем так, детство моё в тот момент слегка подзакончилось.

– У тебя криминальное прошлое… – заорала я. – Ты… ты забыл положить еды в мой ланчбокс! – В доказательство своих слов я бы растоптала коробку для завтраков, но вспомнила, что уже отдала его чайкам. Ладно. Ланчбокса всё равно ни капельки было не жаль. Папу тем более.

– Сегодня я тоже не ужинала!

Последнее обвинение было дурацким (могла бы и дома поесть, но предпочла шляться по всяким Ренатам Колицер!).

Переваривая информацию, папа глядел на обгрызеную колбасу и сопел. Часы показывали четверть двенадцатого. Магазин уже был закрыт. Заказывать пиццу из позднего заведения «Цвай пункт нулль» денег бы всё равно не хватило. Папино замешательство окончательно довело меня до истерики.

– Мама бы никогда этого не позволила! – завопила я.

Не знаю, что на меня нашло. Раньше я так не орала. И уж точно не напоминала ему про маму.

– Знаешь что, – загремел, наконец, господин Веттер-перемен. – Больше сюда никогда не приходи. Сейчас ты у меня на собственном опыте поймёшь, что значит беженец. А я буду сам по себе. – Он вырвал у меня из рук ключи и забросил на шкаф – Что будешь делать?

– Буду вещи свои собирать!

И я действительно кинулась собирать вещи.

После визита к Ренате их осталось совсем ничего. По правде сказать, у меня никогда не было много вещей. Это просто оттого, что мне ничего не надо и меня здесь ничто не держит, – решила я. Сразу же стало не так тревожно.

Я уложила в рюкзак деревянного чешского крота. Потом совершенно бесполезную книжку о том, как связать Берлин спицами из пряжи. Затем я обследовала холодильник и нашла там колоду карт. Под конец, завязав в узелок зубную щётку и положив её вместе с другими вещами в рюкзак, я медленно вышла на улицу как бродяжка. Снова шёл дождь.

Отец высунулся из окна

– Анька, – крикнул он в окно. – Немедленно домой. Я пошутил. Но, разумеется, я сделала вид, что не слышу.

3

Дождик на улице уже почти перестал крапать.