Анархизм

Исследование практической деятельности, или скорее программы анархистов, легко нас убеждает в том, что ригоризм их носит часто внешний и поверхностный характер. В действительности и анархисты допускают отступления от непримиримой догмы и идут на компромиссы.

Фактически самый нетерпимый анархист не может обойтись без компромисса в рамках капиталистического строя. Не все анархисты слагают свою голову на плах и не все кончают жизнь в тюрьме. Между тем, казалось бы, самая возможность мирного существования анархиста в буржуазном обществе, издания им органов печати, выступления его в собраниях есть абсурд. Такое существование возможно только потому, что перманентного бунта как перманентной революции не было и быть не может. Не в силу только инстинкта самосохранения или общественного инстинкта косности, но в силу психофизических условий самого человеческого организма.

Периоды разрушения сменяются моментами строительства; последние, независимо от их характера, всегда несут с собой известное успокоение, примирение, удовлетворение достигнутым. Это лежит в самой человеческой природе, и доколе она сохраняет известные нам сейчас ее особенности, это изменению не подлежит. Особенность анархизма от прочих идеалов человечества заключается лишь в том, что он никогда не может остановиться на достигнутом, не мирится с косностью, таит всегда в себе «беспокойство», не знает конечных ценностей. Но промежуточные творческие ступени знает и анархист. Доказательства этому мы найдем в собственных заявлениях анархистов.

Кропоткин не верил прежде, по-видимому, не верит и в настоящее время в возможность непосредственного перехода от нашего дореволюционного порядка к коммунистическому строю. «Мы прекрасно знаем, – читаем мы также в сборнике „Хлеб и Воля“, – что не завтра или послезавтра осуществится в России анархизм, т. е. безгосударственный социализм». И далее: «Не конституция как таковая нам нужна, так как мы вообще против всякого государства, а свобода слова, печати и собраний, чтобы мы могли последовательнее вести нашу социалистическую пропаганду и ускорить социальную революцию».

Те же признании мы найдем у Малатесты, Корнелиссена, Малато, Мерлино и др.

Разве мы не знаем, что непримиримый анархический догматизм не мешал анархистам принимать деятельное участие в таких явлениях, как буланжизм, дрейфусизм и проч., хотя обе стороны, казалось бы, далеки «делу» анархистов, а защита принципов демократии и целости буржуазной республики имеет мало общего с анархической «программой».

Разве анархизм не уделяет чрезвычайно широкого места своим просветительным задачам?

«Мы ничего не выигрываем, – пишет Кропоткин в „Речах бунтовщика“, – избегая споров о «теоретических вопросах»; наоборот, чтобы быть «практичными», мы должны ставить их на обсуждение и всеми силами оспаривать и защищать наш идеал анархического коммунизма… Мы должны ясно и точно определить цель, к которой стремимся. И не только определить эту цель, но и подтвердить ее словом и делом, сделать достоянием всего народа, чтоб в день восстания она вырвалась из всех уст. Совершить эту работу гораздо необходимее и труднее, чем это предполагают; если цель наша и стоит как живая перед глазами небольшого числа избранных, то она совсем не ясна для большей части народа, на который непрерывно влияет пресса буржуазная, либеральная, коммунистическая, коллективистическая и т. д., и т. д… И если мы хотим, чтоб в день разгрома народ единодушно выставил наше требование, мы должны непрерывно распространять свои идеи и ясно выставить свой идеал будущего общества. Если мы хотим быть практическими, мы должны заняться тем, что реакционеры называют «утопиями и теориями». Теория и практика должны составлять одно целое, чтоб победа была на нашей стороне».

«Первое и самое важное средство для борьбы за анархический коммунизм, – пишет Ветров, – есть просвещение». И далее следует длинный список того, что «необходимо доказать» народу («Анархизм, его теория и практика»).

Наконец – и это поворотный пункт в истории анархизма – современный анархизм все более приходит к убеждению, что социальное действие требует и социальных средств, что воздействие на самые основания общественной системы требует постоянных организаций, связанных между собой не иерархически, но по принципу федерации и тесно спаянных единством цели.

Организация перестает пониматься как инициативная группа «одиночек». Такие группы полезны как фермент, но строить политику на них нельзя. Такую «политику» могут нести на своих плечах только революционные слои, революционные массы в соответствующих организациях. Так пришел анархизм к «классу» и классовой борьбе. «Классовая борьба, – читаем в „Хлебе и Воле“, – есть единственная почва, на которой возможно построение здоровой, целесообразной революционной тактики».

Что же такое класс? И как анархизм понимает и должен понимать классовую организацию?

* * *