Анархизм

Это печальное и грозное явление уже обращало на себя не раз внимание сознательных анархистов. Однако в борьбе с ним никогда не было проявлено достаточно энергии, ибо в глазах многих «свобода» все еще является тем жупелом, которого не смеет коснуться ни анархическая логика, ни анархическая совесть. Однако Грав посвятил «воровству» в анархизме несколько вразумительных строк: «Есть анархисты, – пишет он, – которые из ненависти к собственности доходят до оправдания воровства, и даже – доводя эту теорию до абсурда – до снисходительного отношения к воровству между товарищами. Мы не намерены, конечно, заниматься обличением воров: мы предоставляем эту задачу буржуазному обществу, которое само виновато в их существовании. Но дело в том, что когда мы стремимся к разрушению частной собственности, мы боремся главным образом против присвоения несколькими лицами, в ущерб всем остальным, нужных для жизни предметов; поэтому всякий, кто стремится создать себе какими бы то ни было средствами такое положение, где он может жить паразитом за счет общества, для нас – буржуа и эксплуататор, даже в том случае, если он не живет непосредственно чужим трудом, а вор есть ничто иное, как буржуа без капитала, который, не имея возможности заниматься эксплуатацией законным путем, старается сделать это помимо закона – что нисколько не мешает ему в случае, если ему удастся самому сделаться собственником, быть ревностным защитником суда и полиции» («Умирающее общество и анархия»).

* * *

Исследование внутренней природы компромисса невозможно вне уяснения проблем, неизбежно встающих перед действенным анархистом. Эти проблемы: 1) как возможно «прощение» других, 2) как возможен «анархический долг».

Говоря о «прощении», мы имеем в виду не субъективные настроения личности, а некоторый социальный принцип, обязательный лозунг практической жизни.

Если мы решаем «прощать» всегда, принципиально, во имя стихийной, не могущей быть нами осознанной до конца причинности, но обусловливающей в нас все до последнего дыхания – мы неизбежно придем к действительно всепрощающему, но отталкиваемому свободным сознанием материализму, где все предопределено и свободы выбора не существует. Но в таком «материалистическом» понимании мы уже не свободные, сознающие себя «я», а химические или механические процессы. Все наши устремления, борьба, революции – моменты, обусловленные уже тысячи лет назад. Такое понимание не только неизбежно ведет к бесплодному пессимизму, но не оставляет места и самой морали, невозможной вне свободы.

С точки же зрения свободного сознания, «прощение» само по себе не есть благо. Оно может быть и благом, и злом, в зависимости от содержания, которое вы в него вложите. Есть вещи, которые можно понимать и можно простить. Есть вещи, которые должно понимать и должно простить. Есть наконец вещи, которые нельзя ни понимать, ни прощать. Мы не смеем прощать проступков, претящих свободной человеческой совести, насилующих человеческую свободу. В подобных случаях компромиссы, не неуместны, но преступны. Что значило бы понять и простить подобный акт, когда самая возможность понимания отталкивается нашим нравственным сознанием. Понять и простить его значило бы стать его соучастником.

Личная психология и социальная подоплека любой тирании (любого принуждения) могут быть великолепно выяснены. Вы можете понять и оценить все «необходимости» ее появления. Но какими «внутренними» мотивами может быть оправдана для вас тирания?

Знание причинности и основанное на ней прощение убаюкивают нас. Они оправдывают не только возмутивший нашу совесть факт, но попутно, по аналогии, готовят наперед оправдание иным, могущим открыться рядом язвам. Та погоня за причинностью и закономерностью, которая оскопляет нашу «науку», характеризует и все наши судилища государственного и общественного характера, не исключая и бесстыдных пародий их – революционных трибуналов. В них всегда ищут если не определенно партийную, то некоторую срединную правду, этический минимум, ничего общего с нравственностью не имеющий, а являющийся лишь необходимой в глазах общественности условностью, позволяющей проделывать успокоительные для общественной совести операции.

Но «непрощение» не может переходить в недостойное анархиста чувство «мести».

Анархизму ненавистны не люди, но строй, порядок, система, развращающие их. Анархизм не прощает идолопоклонства, но не жаждет мстить отдельным людям. Помимо этической недопустимости подобного чувства у анархиста, оно и практически нецелесообразно, ибо удовлетворение его родит всегда новое зло, новых мстителей и новые цепи преступлений. Месть-насилие может быть оправдано лишь в случаях исключительных – необходимой обороны себя и общественности от необузданных проявлений произвола.

Великолепные, подлинно анархические мысли в этом плане были сказаны на суде «чикагскими мучениками» в 1885 году Списом и Парсонсом.