Анархизм

Бакунинъ также понималъ генія, какъ продуктъ общественности: «..Умъ величайшаго генія на земл не есть-ли что иное, какъ продуктъ коллективнаго, умственнаго, и также и техническаго труда всхъ отжившихъ и нын живущихъ поколній?... Человкъ, даже наиболе одаренный, получаетъ отъ природы только способности, но эти способности умираютъ, если он не питаются могучими соками культуры, которая есть результатъ техническаго и интеллектуальнаго труда всего человчества».

Существуетъ убжденіе, что дло генія — за предлами общественности, что судьбы послдней должны быть ему безразличны, что творчество его — его личная необходимость, условіе его личнаго здоровья и благополучія. Геній не растрачиваетъ своего генія, своего «священнаго огня» на «жалкій родъ, глупцовъ», «жрецовъ минутнаго, поклонниковъ успха». По слову Гёте, геній долженъ строить выше пирамиду своего бытія и оставаться тамъ въ творческомъ уединеніи генія. Онъ долженъ слдовать призывамъ Пушкина:

Подите прочь — какое дло
Поэту мирному до васъ!

или:

Ты царь — живи одинъ. Дорогой свободной
Иди, куда влечетъ тебя свободный умъ,
Усовершенствуя плоды любимыхъ думъ,
Не требуя наградъ за подвигъ благородный.

Анархизмъ отвергнетъ этотъ мечтательный и себялюбивый индивидуализмъ.

Кто стремится къ свобод, кто въ творчеств утверждаетъ свой идеалъ, не можетъ любить только свое, но долженъ любить человческое. Какъ могутъ быть ему безразличны судьбы другого человка, освобожденіе его, его творчество? Какъ можно запереть генія въ самовлюбленный аристократическій цехъ съ внземными желаніями? Отнять генія у людей — значитъ, оскопить избранника.

Правду говорилъ Крагъ: уединиться — не значитъ уйти отъ жизни. Узникъ въ оковахъ разв не живетъ боле бурно, чмъ всадникъ на бшеномъ кон? Монахи изъ оконъ монастыря видятъ жизнь, красныя розы, блыхъ женщинъ, сладострастіе. Такая борьба — непосильна. Они устаютъ и думаютъ лишь объ общей гибели — гибели земли, угасаніи луны и солнца.

Аскезъ генія есть легкомысленная боязнь жизни, а не мудрость. Мудрость должна знать и объять все. И ей учитъ только жизнь. Монастырь родитъ соблазны и истощающія крайности.

Въ чемъ божественный смыслъ призванія избранника, какъ не въ благовстіи свободы? Какъ можетъ чувствовать избранникъ себя свободнымъ, если есть рабы?

И мудрый среди мудрыхъ, человкъ во всемъ, Пушкинъ зналъ это.

Пусть написаны имъ вышецитированныя строки. Но надо помнить его «Деревню». Надо помнить его «Пророка»:

«...Обходя моря и земли,»
«Глаголомъ жги сердца людей!»

Это-ли призывъ къ самооскопленію? Есть значитъ — Богъ, совсть, нравственный долгъ, зовущій къ человку, освобожденію его? Есть силы, устремляющія уже свободнаго пророка къ его еще несвободнымъ братьямъ.

Но лучше взять итоги всей жизни поэта. Они — въ геніальной парафраз Горація:

«...И долго буду тмъ любезенъ я народу»,
«Что чувства добрыя я лирой пробуждал».

И замчательно, что въ первоначальномъ черновомъ наброск поэтъ говорилъ иначе:

«...И долго буду тмъ любезенъ я народу,»
«Что звуки новые для псенъ я обрлъ».

Но формула эта казалась поэту недостойной его, какъ человка и поэта, и внецъ дятельности своей онъ нашелъ въ томъ, что не замкнулся въ одиночеств.

И такъ должно быть! Истинно свободный, послдовательно, до конца идущій человкъ не можетъ отказаться отъ человка. Чмъ выше призваніе его, тмъ мене можетъ оно заключать презрнія къ человку и его цлямъ. Презрть ихъ — значило бы презрть самую человческую природу, значило бы впасть въ самый тяжкій человческій грхъ.«Міръ и мы одно — поучаетъ мудрый Тагоръ. — Выявляя себя, мы служимъ міру, спасаемъ міръ, спасаемъ другіе «я».»

Нтъ формулы боле скомпрометированной, боле фальшивой, чмъ формула — «общее благо». Но для вождя она должна звучать иначе. Его свобода и радость — въ свобод и радости другихъ. Упраздненіе рабовъ — и обезпеченіе «общаго блага» — такая же необходимая предпосылка подлиннаго индивидуалистическаго міросозерцанія, какъ совершенный индивидуализмъ есть условіе свободной общественности.

Подведемъ итоги.

Взвсивъ доводы — за и противъ общественности, мы полагаемъ, что анархистское міровоззрніе, если оно желаетъ быть живой, реальной силой, а не отвлеченнымъ умствованіемъ аморфнаго индивидуализма — должно оправдать общественность.