«Что же должно последовать из этого? Не должна ли общественная жизнь прийти к концу и всякая общительность, всякое братство, все, что создается принципом любви и общественности, исчезнуть? Но разве каждый человек не будет искать другого, так как он нуждается в нем, разве он не должен будет вступить с ним в союз, раз будет иметь в нем надобность?
Разница только та, что отдельный человек тогда действительно вступит в союз с другим отдельным человеком, между тем как раньше он был связан с ним: сын и отец до совершеннолетия первого связаны друг с другом, после же него они могут сойтись самостоятельно; до совершеннолетия сына они связаны, как члены семьи (они были «крепостными» семьи), после него они соединяются, как эгоисты; сыновность и отцовство остаются, но сын и отец уже не связаны этим более друг с другом».
Для полного понимания учения Штирнера нужны некоторые более подробные замечания.
Его философия представляет собой последовательный эмпиризм. Он стремится придавать значение фактам и только фактам. Идея, как понятие, которому нельзя в опыте дать никакого адекватного (вполне к ней подходящего или конг-руирующего) предмета, и которая все же сообщает опыту свое направление, представляет для Штирнера ничто. Поэтому он не знает идеи человечества, а только данных конкретных людей, за пределами эмпирического существования которых д ля него ничего не существует. Так он достигает неизбежно постулата свободного от обязанностей бытия и единственной возможности своего «Ферейна эгоистов». При этом во всех своих выражениях относительно неизбежности эгоизма он высказывает только то, к чему должен прийти последовательный грубый эмпиризм, и, быть может, пришел даже, не имея только храбрости сделать это и себе и другим столь же ясным, как это сделал Штирнер.
Здесь нам нужно особенное внимание обратить на пользу применения этой доктрины к социальной жизни. Для того чтобы разъяснить се, мне нужно вообще поподробнее остановиться на некоторых предварительных познаниях из области юриспруденции и социальной науки.
Всякий знает из своего собственного опыта, что регулирование совместной человеческой жизни совершается при помощи законных норм двоякого рода. При этом нужно совершенно оставить в стороне обязанности, непосредственно вырастающие у каждого отдельного человека из велений нравственности, и иметь дело только с теми правилами, которые установлены людьми с требованием, чтобы мы подчинились им. Такими правилами являются правовые определения и множество тех норм, которые встречаются нам в виде правил приличия и нравственности, требований этикета и форм общественных отношений в узком смысле, в виде моды и многочисленных внешних обыкновений, как, например, в кодексе рыцарской чести. Я называю все эти последние нормы конвенциональными правилами и ставлю прежде всего вопрос о признаке, различающем оба наши класса.
Несведущий человек, быть может, попытался бы признать за различие между ними то, что правовые положения исходят от государства, тогда как конвенциональные правила рождаются из привычек в «общественных» отношениях. Но это было бы совсем неверно.
Нет обязательной необходимости, чтобы юридические нормы устанавливались организованной силой, которую мы обозначаем как государственную. В течение истории право часто находило свои основания в таких человеческих обществах, которые вовсе не были государствами в нашем смысле слова. Передвигающиеся орды, племена и бродячие народности живут тоже при наличности правового порядка, хотя у них и нет государства; да и дети Израиля во время их сорокалетнего странствования по пустыне, согласно преданию, хоть и представляли крепко объединенное и строго управляемое правовое общество, но не составляли государства; ибо во всех этих случаях недостает тесной связи с определенной территорией, что мы считаем существенным признаком понятия государства. К этому присоединяется то, что в течение долгого периода социальной истории реформа и преобразование права были предоставлены церкви, автономным коммунам и другим общественным группам, даже союзам семейств, к которым опять-таки нельзя применить понятия государства; и, наконец, в современном международном праве правовые нормы могут быть введены в жизнь благодаря таким правовым источникам, которые стоят выше отдельных государств.