Анархизм. Суть анархизма

Его книга «Der Einzige und sein Eigentum»[1184] содержит в себе самую смелую попытку, которая когда-либо была предпринята, стряхнуть с себя всякий авторитет. Исходя из последовательного развития мыслей Людвига Фейербаха она начинается и заключается словами: «Я построил мои вещи ни на чем». В то время как Фейербах сам описывает свое развитие словами: «Бог был моей первой идеей, разум — второй, человек же — третьей и последней», чтобы своим основным религиозным моментом сделать то, что «человек представляет для человека высшее существо», Штирнер хочет устранить и этот момент, как догматическое суеверие. Он отвергает, что при сохранении религии этого рода индивидуум может быть совершенно свободен от всех связей, унаследованных и привитых воспитанием предрассудков, что он в состоянии быть только своим собственником. Потому он отвергает не только веру в личного Бога и соблюдение его заветов, но и всякое религиозное представление вообще, как представление, лишенное права на существование; он оспаривает установление какого-либо нравственного закона и необходимость какого-либо обязательства по отношению к таковому; он отрицает, что можно обосновать когда-либо правовое и государственное принуждение.

То были резко отчеканенные мысли; они преследовали в живом изложении основной отрицательный принцип с такой сосредоточенной настойчивостью, что их сочли прямо-таки иронической карикатурой на Фейербаха; конечно, совершенно неправильно. Богатый исторический и политический материал направлен с такой силой и ясностью на одну цель основной мысли и изложен в частностях с такой искусной проницательностью, что это поверхностное литературно-историческое суждение должно казаться совершенно несправедливым.

Встающая здесь проблема касается того: как может человек быть свободен и как может он вместе с тем жить с другими в урегулированном обществе?

Руссо поставил этот вопрос в совершенно своеобразном определении и попытался отвечать на него в пределах правового порядка. «Человек родился свободным, и он повсюду, тем нс менее, в цепях. Как совершилось такое превращение? Я не знаю. Благодаря чему оно могло стать правомерным? Этот вопрос, мне думается, я в состоянии разрешить».

Ответом является, как известно, следующее: государственные законы должны в каждом случае быть устанавливаемы так, чтобы находиться в согласии с contrat sociale, с тем первоначальным договором, который признается содержанием и смыслом всякого правового порядка. Я не могу здесь останавливаться на элементарном недоразумении, будто contrat social был установлен как исторический факт и потому свое доказательство или опровержение должен найти в историческом исследовании. Это безусловно не так. Contrat social означает собой философское выражение идеи права и хочет доставить один общеобязательный масштаб, по которому может и должен быть направлен всякий государством изданный закон. Правовой закон по своему содержанию имеет право на существование, раз он соответствует общественному договору: «Каждый из нас подчиняет свою личность и свои силы, как общее благо, высшему руководству общей воли, и мы, представляя совокупное тело, принимаем каждого сочлена, как неотделимую часть целого». Если постоянно иметь в виду этот contrat social — не как историческое основание возникновения государства, а как идеальную цель правового порядка — и осуществлять его в частностях — согласно основоположениям, не исследуемым здесь ближе, — то отсюда возникнет право, при котором юридически связанные люди будут жить все же свободно. Таким образом, contrat social Руссо стал лозунгом либерализма.

Анархическая доктрина Штирнера направлена против этого философско-правового основания и против вытекающих из него практических стремлений. Он делит в целях интересующего его здесь вопроса либерализм на политический и социальный, из которых последний соответствует названию социализма.

Политический либерализм не в состоянии сделать людей свободными.

Либеральный правовой порядок, говорит Штирнер, признает в качестве решающей правовой власти большинство. Но этим ведь только изменяется господин, сущность же принудительной организации и неизбежного благодаря этому насилия над отдельным человеком, напротив того, остается.

«Уже 8 июля 1789 года разъяснения епископа Отунского и Барре разрушили всякую иллюзию того, будто каждый отдельный человек должен представлять значение д ля законодательства; они показали полное бессилие избирателей (Kommittenten): большинство представителей стало господином. Когда 9 июля был прочтен план разделения государственных работ, Мирабо заметил: «Правительство имеет только силу и никакого права; лишь в народе можно найти источник права». 16 июля тот же Мирабо воскликнул: «Разве не народ источник всякой силы?» Следовательно, источник всякого права и всякой силы! Мимоходом здесь выступает наружу сущность «права»: оно есть — сила. Кто имеет силу, тот имеет и право.