Анархизм. Суть анархизма

В то время как буржуазия сделала приобретение свободным, коммунизм принуждает к нему. Люди подчинены при этом высшей власти рабочего общества, которое «берет нас на службу и подчиняет», как новый господин, новый дух, новое «высшее существо»; которое дает нам то, в чем мы нуждаемся, но которое делает нас за это обязанными. «Что общество не представляет собою такого «я», которое могло бы давать, дарить или исполнять, а только инструмент или средство, из которого мы можем извлечь пользу, что мы не обязаны чем-либо жертвовать обществу, но, если жертвуем собою, то жертвуем для себя — об этом социалисты не думают».

Во всех освободительных стремлениях мы находим различные оттенки умеренности и радикализма; но у всех их все вращается около вопроса: как должен стать человек свободным? Как сделать, чтобы при освобождении человека воспрепятствовать проявлениям того нечеловеческого, что живет в каждом?

«Вся система либерализма имеет в себе самой смертельного врага, неизбежное противоречие себе, подобно тому как Бог — дьявола: рядом с человеком стоит «нечеловек», индивидуум, эгоист. Государство; общество, человечество не в силах победить этого дьявола».

Стремясь различать в человеке «нечеловеческое», по мнению Штирнера, попадают в область, полную неясностей, которая требует более подробного рассмотрения.

«Сказать прямо, что такое «нечеловек», нетрудно: это человек, который не отвечает понятию человека, подобно тому как нечеловеческое есть такое человеческое, которое не соответствует понятию человеческого. Логика называет это «суждением от противоречия». Но можно ли высказать суждение, что может быть человек, не являющийся в то же время человеком, не допустив предварительно гипотезы, что понятие человека отделимо от существования, сущность же — от явления? Скажут: он хоть и кажется человеком, на самом же деле не есть человек».

Таким образом, существует идеал человека, каким он должен быть, идеал, резко отличающийся оттого, каков каждый на самом деле; в этом смысле в истории существовали только «нелюди» — а по возникновении христианства только один человек, да и тот, Христос, не был человеком, — но только в обратном смысле, — так как он представляется сверхчеловеком — «Богом».

Поэтому я отрицаю, — продолжает Штирнер и вводит при этом недозволительное догматическое допущение, — это идеальное понятие; я исключаю его и понимаю под «человеком» мою собственною личность, как она дана эмпирически. Ибо те люди, которые существуют, не были бы людьми, если бы не соответствовали задаче родовому понятию человека; они были бы призраками»; вот единственная дедукция, взятая здесь Штирнером себе в поддержку.

«Но разве я останусь и тогда еще «нечеловеком», когда я низведу человека, который является моим идеалом, моей задачей, моим существом и понятием о себе и остается по ту сторону меня самого, до своих собственных и неотделимых от меня свойств, так что человек будет представлять не что иное, как мою человечность, мое человекобытие, и все, что я делаю, оказывается человеческим непосредственно потому, что это делаю я, а не потому, что это соответствует понятию человека? Я действительно человек и «нечеловек» одновременно, ибо я есмь человек и вместе более, чем человек, т. е. я есмь «я» этих моих собственных свойств».

В этом Штирнер находит основание для построения социального анархизма.

«Человек есть конечный злой дух, привидение самое обманчивое или самое искреннее, самый хитрый лгун с честной физиономией, отец лжи. Обращаясь против требований и понятий современности, эгоист производит безжалостное и безудержное осквернение. Ничто для него не свято! Было бы нелепо предполагать, что нет никакой власти над моей. Но только положение, в какое ставлю я себя самого по отношению к ней, совсем иное, чем оно было в религиозную эпоху: я буду врагом всякой высшей власти, в то время как религия учит тому, что ее нужно сделать нашим другом и смириться перед ней».

«Потому-то мы, государство и я, враги. Мне, эгоисту, благо этого «человеческого общества» не лежит близко к сердцу. Я не пожертвую для него ничем, я только использую его; для того же, чтобы использовать его возможно полнее, я превращаю его в свою собственность. То есть я отрицаю его и образую вместо него ферейн эгоистов».

«Я не хочу в тебе признавать или уважать что-либо: ни собственника, ни нищего, ни человека; я только хочу использовать тебя. Соль, по моему мнению, делает пищу вкуснее, поэтому я позволяю себе употреблять ее; в рыбе я вижу средство пропитания, поэтому я ем ее; в тебе я открываю дар увеселять мою жизнь, поэтому я выбираю тебя своим товарищем. Или же: на соли я изучаю кристаллизацию, на рыбе — свойства животных, на тебе — человеческие и т. д. Ты для меня представляешь только то, что ты есть для меня, а именно — мой предмет, а раз мой предмет, значит, и мою собственность».