Анасейма

Ужин прошёл как в тумане, кажется, она отвечала и иногда даже вполне уместно. Илья делился рассказами о работе в кузнице, о том, как по-особенному пахнет раскалённый металл, готовый к ковке, что он не только выглядит по-другому, но и звучит. Об армии Илья почти не говорил, упомянул, что однажды пришлось жарить на костре змей и выживать в степи. Явно не горел желанием делиться воспоминаниями времён службы. Он неосознанно коснулся шрама на скуле, Марина догадалась, что получил он его именно там, и история эта не из приятных. Она тут же ощутила прилив какой-то болезненной нежности и желание дотронуться до этого шрама, погладить его, поцеловать.

 Татьяна напомнила Женьке о пне, который не мешало бы выкорчевать и посадить на его месте новое дерево. Он уже в сотый раз пообещал, что займётся этим, как только появится свободное время.

Семья Инны не уехала, остались ночевать в доме, в той самой комнате, где шесть лет назад недолго прожил Илья. Няню разместили на кровати Алсу, Ира легла на освободившейся постели, принадлежащей Инне. Девочка долго ворочалась, сопела, никак не могла успокоиться, была взбудоражена переизбытком впечатлений.

Настя приподнялась на локтях, строго шикнула:

– Всё, спи. Завтра рано вставать, хватит уже елозить, вот тёте спать мешаешь.

Ира ногами стянула покрывало и снова засопела. Марина встала, села на край кровати племянницы и погладила по лёгким, как пушок волосам.

– Хочешь, я тебе спою колыбельную?

– Инна не поёт, – прошептала Настя, с опаской поглядывая в сторону двери.

– Я тихо, она не услышит.

Ира, заинтригованная предложением, затихла и кивнула. Марина откинула волосы назад, перевела взгляд на небо, виднеющееся в окне, и запела одну из колыбельных, что когда-то мурлыкала мама, гораздо позже она познакомилась с полной версией этого стихотворения, мама пела только отрывок.

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землёй луна висит.

Над землёй большая плошка

Опрокинутой воды.

Спит растение Картошка.

Засыпай скорей и ты.[1]

Когда Марина допела, Ира уже спала, Настю она тоже умудрилась убаюкать. Темнота размеренно дышала, шевелясь в углах чёрными сгустками. Марина села на подоконник, у распахнутой створки окна, и сразу же резко отпрянула, едва удержавшись от падения. Илья не ушёл в «скворечник», так и раскачивался в гамаке, застегнув молнию на кофте под самый подбородок, смотрел куда-то в ночь, не спал и, скорее всего, слышал её пение.

Увидев силуэт в окне, он повернул голову, смотрел явно на неё, молча и прицельно, будто пытался разглядеть выражение лица. От этого пристального взгляда у Марины вдоль позвоночника пробежали мурашки, а на затылке зашевелились завлекалочки. Она спустилась на кровать, закуталась в лёгкую простыню и уткнулась носом в подушку. Сердце колотилось так громко, что она боялась разбудить соседок по комнате.

Инна уехала первая, рано утром. Чуть позже, после завтрака, засобиралась и остальная часть семьи. Женька выгнал машину и усадил в салон дочку с няней. Пожал Илье руку.

– Может, ещё увидимся. Иришке тут нравится, если бы Татьяна не забивала ей голову всякой чепухой, приезжали бы чаще.

Илья промолчал, он давно свыкся с фантазиями Марины, иногда ловил себя на мысли, что проверяет, не спрятался ли под крыльцом ступеничный грызун.

[1] Отрывок из стихотворения Н. Заболоцкого «Меркнут знаки зодиака»

Марина проснулась от стука топора, сначала решила, что это колотится её сердце, но ритм сбился, не совпал с пульсацией крови. Она наскоро привела себя в порядок, расчесываться не стала, только расправила наиболее спутанные пряди пальцами и надела белый сарафан. У зеркала замерла и рассердилась: вот опять, стоит приехать Илье, и она неосознанно пытается выглядеть женственнее и соблазнительнее. Зачем эти старания? Он явно равнодушен, будто никогда между ними ничего и не было. Уж лучше бы он вспылил, накричал на неё, потребовал объяснений, чем это показное безразличие.

Марина налила чай, вместе с чашкой вышла на веранду и села на прогретые солнцем деревянные ступени. Источник ритмичного стука обнаружился сразу – Илья выкорчёвывал пень. Глубоко обкопал его, и теперь рубил длинные старые корни. Черешня не собиралась сдаваться, потеряв ствол и крону, вросла в землю, пронизывая почвенные слои до соседского участка. Обнажённая спина Ильи лоснилась от пота, джинсы то и дело сваливались с бёдер, и он беспрестанно их подтягивал. Кожа бледная, загореть он ещё не успел, сентябрьское солнце ласкалось нежно, обещая одарить бронзой и витамином D. Когда он замахивался топором, Марина явственно представляла его в кузнице у наковальни с молотом в руках. Это выглядело красиво и чертовски волнующе. Мышцы на его руках и спине напрягались, отчётливо прорисовываясь под кожей, на шее болталась тонкая плетёная веревочка с ракушкой. Каждый раз, когда Илья наклонялся, куриный бог зависал над землёй, а потом снова прилеплялся к влажной коже. Марину Илья заметил, но не подал вида, что это так, продолжал махать топором, иногда откладывая его и повторно берясь за лопату.