Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

В русской эмигрантской общине в Берлине преобладала атмосфера интриг и надежд. Эмигранты пристально следили за развитием событий в России и за самыми последними новостями, касающимися судьбы императорской семьи. «Все наши разговоры по-прежнему вращаются вокруг одной темы – прошлого, – вспоминала великая княгиня Мария Павловна. – Это прошлое было подобно покрытому пылью бриллианту, который мы подносили к свету в надежде увидеть, как играют лучи солнца на его гранях. Мы говорили о прошлом, и все наши чаяния были связаны с ним» {12}. Объединившись в диаспору, пережившие катастрофу и оказавшиеся вдали от родины бывшие царские генералы стали водителями такси, надменные графини служили горничными, элегантные придворные обслуживали столики в переполненных кафе, а лишенные привилегий княгини выступили в роли домашних учителей. Большинство восприняло потерю титулов, должностей, состояний и собственной страны с обескураживающей покорностью, что отражало глубоко укоренившуюся в русских веру в судьбу , в неизбежный и неумолимый рок. И вместе с тем многие из эмигрантов, даже самые практичные из них, цепко держались за свое исчезнувшее прошлое, убежденные в том, что вскоре они смогут вернуть утраченное, – большевистский режим рухнет, не успев оперится, и все они вернутся в свои разграбленные дворцы и имения, их положение в обществе будет восстановлено, а в России возродится самодержавная империя.

Но в тот вторник февраля 1920 года большинство берлинцев, как коренные жители, так и эмигранты, спешили в свои теплые дома, квартиры или номера гостиниц. К девяти вечера засыпанные снегом улицы были в основном пусты. Только одинокие трамваи проезжали по главным улицам города в призрачном ореоле света уличных фонарей. Берлин не был бы Берлином, если бы он не был оплотом традиций. Прусское пристрастие к регламенту и порядку заставило большинство жителей города лечь в свои постели. В конце концов ведь это был обычный вечер буднего зимнего дня в ту эпоху, когда многочисленные шумные кафе и кабаре Веймарской республики еще не открыли двери.

В тот вечер патрульную службу выпало нести офицеру полиции сержанту Халльману. Его маршрут проходил строго на запад от центра города, в район правительственных учреждений, в окнах которых уже не горел свет. Когда полицейский пошел вдоль узкого и извилистого канала Ландвер, он услышал всплеск. Луч его фонаря пошарил по элегантным очертаниям арочного моста, переброшенного через канал, и упал на темную воду под мостом, осветив фигуру утопающего. Халльман поспешил к гранитной набережной и вытащил из воды молодую женщину {13}. Сержант бегло осмотрел спасенную. Она была маленького роста, с темными волосами, и на вид ей можно было дать лет двадцать. На ней была надета черная шерстяная юбка, черные чулки и светлая полотняная блузка, а также высокие черные сапоги и шерстяной плед, использовавшийся вместо шали. Она была совершенно мокрой, но быстрый осмотр не обнаружил никаких очевидных ран или повреждений {14}.

Халльман спросил спасенную, как ее зовут и что с ней случилось, но женщина отказалась отвечать. Он не мог бросить ее здесь, ведь у него не было никакого представления о том, почему она оказалась в канале. Сержант рассудил, что в любом случае, если женщина просидит здесь всю ночь, она замерзнет насмерть. Он быстро повел ее к перекрестку в больницу Св. Елизаветы, расположенную на Лютцовштрассе, и сдал молодую женщину на руки медицинскому персоналу. Хотя доктора и сестры задавали ей вопросы, она ничего не отвечала. Обследование показало, что, кроме простуды, никаких серьезных и требующих немедленного вмешательства недугов у нее нет. После того как женщину переодели в сухое белье, ей предоставили ночлег, зарегистрировав в книге для пациентов как «Неизвестную» {15}.

В течение дней, последовавших за этим событием, никто не мог получить никаких сведений от Неизвестной. Она отказывалась сказать, как ее зовут, назвать свой возраст и род занятий. Единственно только она призналась, что хотела покончить с собой, но не захотела открыть, что привело ее к такому печальному решению {16}. «Можете ли вы понять, что это такое – внезапно узнать, что все потеряно, – скажет она позднее в свою защиту, – и что ты осталась совершенно одна? Можете ли вы понять, зачем я это сделала?» {17} Ее одежда была самой обычной, без этикеток, и по ней нельзя было сделать каких-либо выводов относительно социальной принадлежности женщины, у нее не было никаких удостоверяющих личность документов и даже денег {18}.