Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Отцу предложили быть собкором по Киргизии, и он, охотник до перемены мест, согласился.

Мы поехали на Зеленый – в последний раз.

Разожгли костерок, заложили в него картошку. Потрескивали сучья, и отец, начав издалека, с рассказов о своей юности, о том, как ему давалась учеба, спросил Толю:

– А ты что же, так и останешься недоучкой?

Толя, помолчав, ответил:

– Есть план… Буду учиться. Только в восьмой не пойду – сразу в девятый. Хочу поскорее получить аттестат.

Так было часто – примет такое решение, какого от него никто не ждет.

Костерок догорал, но мы все не ложились спать. Не верилось, что мы навсегда прощаемся с Зеленым. Неужели больше не будет ни рыбалки, ни ночей у костра?

А Бабаня? А друзья и девочка Таня, в которую я влюбился?

Начиналась новая пора жизни, но я смутно понимал это.

Во Фрунзе (теперь Бишкек) Анатолий осуществил свой план. Он сдал экзамены, выдержав испытательный срок.

Мы учились в восьмой средней школе, мужской. А через несколько кварталов, на этой же улице Молодая Гвардия, находилась девятая средняя школа, женская.

Улица была просторной, широкой, с аллеями акаций и карагачей, с газонами торжественных цветов, названия которых я не знал. Параллельно аллеям бежал поток темно-желтой воды – арык. В нем купалась малышня, которая никогда не видела моей Волги. А я не видел раньше таких величавых, могучих гор с белыми снежными вершинами.

На базаре продавались дыни, арбузы, виноград – в глазах рябило от изобилия фруктов и овощей. Орали верблюды, которых теперь на культурном, одетом в бетон, базаре не увидишь.

А жаль.

Самой красивой учительницей у нас была Екатерина Ивановна. Она эффектно одевалась, умело пользовалась косметикой, а волосы укладывала, как Любовь Орлова.

Екатерина Ивановна вела русский язык и литературу. Однажды я с удивлением обнаружил, что она почти слово в слово пересказывает нам то, что написано в учебнике. Но осудить ее я не решился – ведь она была красивой.

Случилось так, что Екатерина Ивановна заболела, и, когда к нам в класс вошла маленькая старушка, мы очень удивились.

Легкой, уверенной походкой она подошла к учительскому столу.

Голову держала чуть запрокинув назад, словно смотрела на нас через какую-то преграду. На старческих щеках – легкий румянец, глаза голубые, как у девочки, белые волосы уложены венчиком, тоже как у девочки.

Она положила журнал на стол, улыбнулась и сказала тихим, но твердым голосом:

– Меня зовут Тина Григорьевна, фамилия – Пивоварова.

Кто-то хихикнул, кто-то сказал:

– Одуванчик.

Опять хихикнули, а Тина Григорьевна улыбнулась еще приветливей:

– Одуванчик – это остроумно. Но вообще-то у меня было прозвище Пиво. А когда я училась в университете, ребята звали меня не Тина, а Глыба – за мой рост.

Теперь уже не захихикали, а рассмеялись, и смех этот был не издевательским, а дружеским.

Вечером я делился впечатлениями с братом.

– Я давно знаю, какая она, – сказал Толя. – Это ты все на красивую внешность кидаешься.

– При чем тут внешность?

– При том, что тебе пора получше в людях разбираться. А то смотришь и, кроме красивых глаз, ничего не видишь.

– А разве у Тины Григорьевны некрасивые глаза?

Толя хмыкнул и перестал воспитывать меня.

– Смотри сюда, – он развернул лист ватмана, на котором были начерчены какие-то стрелы, дуги с короткими черточками. – Это план Бородинского сражения. Поможешь мне?

– Вам задали?

– А тебе обязательно надо, чтоб задали! Я сам хочу разобраться, как сражение шло, понимаешь, – сам.

– Да чего ты орешь? Говори, что делать.

Толя вздохнул, полез в карман – по этому жесту я знал, что он хочет закурить. Но дома курить он боялся и, сунув спичку в рот, покусывая ее, начал объяснять:

– Понимаешь, надо начертить позицию наших и французов до битвы. А потом, во время битвы, другой краской – вот как здесь, – он открыл книгу и показал мне схему. – Только я хочу нарисовать и фигурки солдат, и надписи сделать. А главное – самому разобраться, как все было.

– Так там же все написано, – я показал на книгу.

– Написано! – передразнил меня Толя. – Написано – это одно. А вот почему наши отошли именно сюда? – он ткнул карандашом в схему. – Или почему Кутузов приказал поставить батарею Раевского именно здесь?

Постепенно Толина затея меня увлекла. Собственно, заняться схемой попросила Тина Григорьевна, так что не совсем это дело принадлежало ему…

Я неплохо писал плакатным пером, да и срисовывать умел, что Толе было не под силу – он вечно торопился, мазал, а буквы у него плясали в разные стороны. Он меня то и дело подгонял, я ворчал и продолжал делать по-своему – медленно, но аккуратно.

Скоро к нам присоединился отец.

– Разве это вы сейчас проходите по истории? – спросил он.

– Нет, не по истории, – ответил Толя. – Просто я читаю «Войну и мир». И учительница попросила…

– Ага, – отец сел рядом. – Интересно-интересно… Слушайте, полководцы, а почему у вас все русские в красных мундирах?

– Так легче отличить наших от французов, – сказал я. – А потом, красный – наш цвет.