Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Сложностей было много. Но главная заключалась в том, что князя Валковского играл Борис Федорович Ильин. Надо было стать достойным партнером замечательному артисту – да и согласится ли он вообще на замену? К Максимову Ильин привык, а тут молодой человек… С претензиями… Да и надо ли ломать спектакль, который хорошо идет?

Видимо, Константин Петрович все объяснил Ильину. Видимо, Ильин, у которого был крутой характер, понял, о чем просил его Максимов, если согласился с тем, что партнером его будет вчерашний студиец, а не один из ведущих актеров театра.

И вот премьера – для Анатолия, спектакль-то идет давным-давно…

Я и сейчас вижу Ивана Петровича – как он мечется, всех пытаясь утешить, всем пытаясь помочь.

Сильной получилась сцена с князем Валковским – здесь Борис Федорович «наносил удар». Валковский говорил:

«Я люблю чин, значение, отель, огромную ставку в карты (карты ужасно люблю). Но главное, главное – женщины… и женщины во всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия…»

Сколько же страдания, муки и ужаса было в этот момент на лице Ивана Петровича!

Думаю, что именно здесь наметилась главная, «капитальная», как сказал бы Достоевский, тема актера Солоницына – тема разбуженной совести.

«Суета и томление духа», как сказано в книге Экклезиаста, закончились открытием, найденной темой всего творчества актера.

Кино как волшебство

Падал снег, ветра почти не было, и мы, не торопясь, шли по главной улице Свердловска. Вот почтамт, куда летел то на свидание, то с надеждой на письмо или на перевод; вот Плотника, давшая начало громадному городу, замерзший пруд, а там, за площадью, – театр.

Прошло четыре года, как закончилась учеба, но мне, оказавшемуся снова здесь, в городе, который стал родным, кажется, что ничего не изменилось. Но, разумеется, в жизни каждого из нас произошло немало перемен.

Неподалеку от театра Анатолий получил комнату, и я с интересом рассматриваю его жилище. Все здесь он сделал сам: расписал стены в разные цвета (такая появилась мода), смастерил от двери до окна стеллаж – «стенку», как сказали бы сейчас, и сразу нашлось место и посуде, и одежде, и, главное, книгам. В комнате светло, уютно, а желтые занавеси, отделяющие «спальню», и такие же занавеси на окнах создают даже некий шарм.

– Молодец, – хвалю я его, – просто хоромы, не комната!

– Ну да. Вот только репетировать можно вполголоса – соседи ворчат. А так ничего.

Толя улыбается и показывает мне книги – он сумел собрать хорошую библиотеку. Понятно, почему у него опять нет зимнего пальто и всего один приличный костюм.

Потом мы смотрим фотографии – сыграл Анатолий немало, но роли все больше случайные.

«Униженные» уже не идут; роли, хотя бы близко приближающейся к Ивану Петровичу по значимости, – нет.

– Была, правда, одна ролька, – говорит Анатолий. – На телевидении, в короткометражке.

– Интересная?

– Увидишь сам.

Короткометражка называлась «Дело Курта Клаузевица».

…Случай сводит двоих раненых солдат – русского и немца, роль которого поручили Анатолию. Ситуация, в которой оказались герои картины, проявляет нравственные качества каждого. Перед героем Анатолия открывается прекрасная душа русского солдата, и это переворачивает все его представления о жизни.

Легко увидеть в этом сюжете некую литературность.

Но режиссер и актеры сумели преодолеть искусственность сюжета, напитать его жизнью…

Это был первый фильм молодого режиссера Свердловского телевидения Глеба Панфилова.

– Кино, – размышлял Толя, – такое странное искусство! Совсем не похоже на театр. Роль получается по каким-то своим законам. Кто их знает? Многие только притворяются, что знают. Поработать бы, разобраться… Но где и с кем? В театре ничего не предвидится. То, что делаю сам, – все же не то.

На столе лежал журнал «Искусство кино», я раскрыл его.

Ну да, это тот самый номер, в котором я только что прочел сценарий «Андрей Рублев». Прочел единым махом – новая, доселе неведомая мне жизнь открылась во всей чистоте и трагизме.

– Ты читал? – спросил я брата.

Он странно улыбнулся.

Торопясь, я стал нахваливать сценарий, а он продолжал тихо улыбаться и смотрел куда-то вбок.

Когда я умолк, он наконец взглянул на меня.

– А что бы ты сказал, если бы я взял и поехал в Москву? Заявился бы к ним: мол, так и так, сделайте хотя бы пробу. Может быть, я вам подойду… А?

Я сразу не нашелся, что ответить. Ехать в Москву к незнакомым людям, проситься на главную роль, да еще на такую! Не зная не только броду, но и не ведая самой реки…

– Это такая роль, за которую не жалко отдать жизнь… Не веришь?

Говорил он так, что я поверил.

Через пару дней мне стало ясно, что Анатолий один почти не бывает – то и дело к нему на огонек заходили самые неожиданные люди. Приходили «ученые мужи», рабочие театра, студенты, да кто только не приходил! И каждому он старался чем-то помочь, каждый считал его своим личным, единственным другом.

…Командировка моя заканчивалась, я улетал из Свердловска. Мы прощались, не зная, когда снова увидимся. Толя бодрился: