Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Нужен он оказался Владимиру Шамшурину и Валерию Лонскому, выпускникам ВГИКа. Они приступали к дипломной работе и готовились снимать «Коловерть» – одну из новелл фильма «В лазоревой степи» по «Донским рассказам» Шолохова. Вот почему летом Анатолий жил в Вешенской.

…«Икарус» шел уверенно, ровно, но я так и не заснул. За окном автобуса посветлело. На рассвете степь выглядела совсем иначе, чем вчера. Громадное пространство дышало свежестью и желанием жить. Это было видно по росному блеску трав, лету птиц, ветру, окатывающему меня через приоткрытое окно, по сиянию молодого солнца.

Автобус поднялся на взгорок, и я увидел берега, поросшие ивняком, синий изгиб реки, и сердце как бы выдохнуло: Дон.

На противоположной стороне реки раскинулась станица.

И сразу я отыскал взглядом шолоховский дом, знакомый по многочисленным фотографиям.

С праздничным настроением отправился через мост в просыпающуюся станицу. Нашел гостиницу.

Худой, будто насквозь прокуренный дежурный долго смотрел книжку с записями приезжих, а потом сказал, что брат тут не живет. Значит, квартируется у кого-то из станичников.

Будить незнакомых людей я постеснялся и присел на диванчик, поставив рядом чемодан. Дежурный зевал, кашлял, почесывался и время от времени поглядывал на меня. Видя, что я сижу спокойно и ничего не требую, стал расспрашивать: что да как?

– А-а, знаю, чей ты брат, – неожиданно сказал он. – Видал его. Такой лысоватый. А как лысину ему закрыли да усы приклеили – стал настоящий казак.

– Может, вспомните, у кого он живет?

Дежурный подумал и сказал:

– Простудили они его. Потому он в больнице.

– Как простудили?

– А так. Поливали водой, будто, значит, дождь. А погода была дрянная. Ты поверни направо и ступай до самого конца улицы – там как раз больница.

Да, всякую я предполагал встречу, но только не такую…

В палате лежало человек восемь. У кого рука перевязана, кто за живот держится, а у одного молодца был крепко подбит глаз.

Анатолий лежал с воспалением легких. Опять исхудал, опять нос стал как будто еще больше…

– Ничего, для роли это даже хорошо, – он улыбался. – А то есть артисты с загривками, как у бычков. Изображают голодающих революционеров.

– И шевелюры носют модные, – подхватил парень с подбитым глазом.

– Во – знаток! – донеслось с соседней койки. – Все знает. Особливо про любовь.

Раздался гогот, улыбался и парень – стало ясно, что пострадал он из-за любовного соперничества.

…Анатолий поправлялся быстро, но все же уходили драгоценные дни, отпущенные на съемки, и он, недолечившись, стал работать.

Играл он Игната – казака, который устанавливал в станице советскую власть. Налетела банда, схвачен Игнат. Каково же ему узнать, что верховодит бандой младший брат. Приказывает расстрелять Игната…

В эти дни снимали последнюю ночь Игната перед казнью.

К хате, где со своим другом ждет Игнат утра, приходит жена с сыном. Поднимает парнишку и через плетень передает его отцу – проститься. Часовой резко поворачивается: нельзя! Игнат смотрит на часового. Берет сына и прижимает его к себе. Потом возвращает матери…

Как всегда, к съемке долго готовились. Съемка особая, «режимная» – ночью. Важно умело установить свет, рассчитать движение камеры по рельсам, чтобы все снять без перебивок, одним планом.

Молодые режиссеры долго «разминали» эту сцену. Объясняли, что надо передать дыхание этой бескрайней степи, как дыхание самой жизни, ради которой завтра идти умирать Игнату. Говорили и другие правильные слова. Толя внимательно слушал, кивал.

Ночь выдалась прохладная, земля была сырая. Анатолий сидел на ящике, кутаясь в какой-то старый, задрипанный бушлат.

Мне показалось, что этот бушлат существует еще со времен шолоховского Давыдова. В кадр Анатолий должен был войти босиком, в исподнем белье. Пока шли репетиции, подготовка к съемке, мне было поручено подавать Толе этот самый бушлат и ботинки.

Наконец, все было готово.

Первый дубль. Часовой повернулся слишком резко.

Второй дубль. Часовой повернулся нормально, но не на том месте, где нужно.

Третий дубль. Осветитель не вовремя поправил прибор.

Еще дубль. Камера почему-то качнулась…

Раздражение, нервозность нарастали, как бы витали в самом воздухе. Как же тут сосредоточиться? Как думать о жизни и смерти?

Я наблюдал за братом, но не мог понять, что он чувствует сейчас. Скорее всего – усталость. Мне же хотелось одного – чтобы все закончилось. Ясно, что Толя замерз, ясно, что болезнь может вспыхнуть завтра же…

Команда режиссера. Анатолий пошел к плетню. Остановился часовой. Анатолий повернул голову, и глаза его наполнились какой-то просветленной решимостью… Это были совсем не его глаза. Он смотрел на часового недолго, но так, что нельзя ему было запретить попрощаться с сыном.

– Снято! – крикнул в мегафон Владимир Шамшурин.

Я бросился к Анатолию, стал кутать его в бушлат.

– Не торопись, – сказал он. – Как, получилось?

– Да, да, – я подталкивал его к автобусу, совал ему термос с горячим чаем.

Собрались нескоро, хотя все спешили. Но вот, наконец, поехали к станице.