Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

Режиссеры обсуждали план завтрашней съемки. О чем-то шушукались, посмеиваясь, молодые гримерши. Ворчал на своих ассистентов оператор. Толя молчал. Я думал: что же произошло? Почему поведение Анатолия перед камерой оказалось иным, чем во время репетиций, первых дублей? Мне даже показалось, что Толя и сам не предполагал, что так поведет себя во время съемки.

Мне показалось, что взгляд его выразил нечто большее, чем прощание с сыном, чем безмолвный разговор с часовым.

Как же все это происходит? По каким законам?

Автобус бодро ехал по ночной дороге. А черная степь и черная ночь были как сама тайна жизни, и лучи фар освещали только накатанную колею.

Пределы

Утром, направляясь к Дону, я увидел странного человека: он был в шортах, в майке, сплошь исполосованной надписями и увешанной разнообразными значками. Значки украшали и летнюю шляпу – наподобие тех, какие носят наши солдаты, служащие в южных районах страны.

Я поприветствовал незнакомца – больно интересен он был. Не останавливаясь, поглядывая на часы, он попросил проводить его до гостиницы. Объяснил, что совершает пеший переход между Софией и Москвой. В Вешенской у него встреча с Шолоховым. Путешественник оказался болгарским журналистом, который по пути следования дает репортажи в свою газету.

Распрощались до вечера. Я подумал: «М-да… А попадет ли он к Шолохову?»

В тот август Михаил Александрович был очень занят. Самые разнообразные депутации, в том числе и чрезвычайно ответственные, одна за другой прибывали к нему. Молодые режиссеры пообещали взять меня с собой к писателю, но ему было не до кино…

Болгарского журналиста звали Христо. Уверенный, что Шолохов примет его с ходу, он даже телеграммы о своем прибытии не дал, не говоря уже о предварительной договоренности.

Вечером я застал Христо в том доме, где мы жили с Анатолием. На столе стояла громадная сковорода жареных маслят – в тот год их было очень много в сосновых лесопосадках за станицей. Толя разливал по стаканам «Солнцедар» – увы, кроме этого вина, ставшего потом нарицательным обозначением «чернил», никакого другого напитка в Вешенской не было.

Анатолий пригласил к себе Христо, чтобы тот не отчаивался и приятно провел время, – Толя откуда-то уже узнал, что болгарскому журналисту «ничего не светит» в смысле встречи с Шолоховым, и поэтому все заботы о путешественнике взял на себя.

– Понимаете, мне дорог не то что день – каждый час… Я график путешествия готовил три года… У меня медицинские наблюдения… Редактор строг… Что же делать, ребята?

Да, положение Христо было «хуже губернаторского», но Толя его успокаивал: ничего, завтра все будет в порядке…

Христо пригубил «Солнцедара», и лицо его перекосилось – в Болгарии кто же не знаток вин…

– Прости, Христо, завтра мы найдем хорошего вина… Грибочки вот ешь, – вовсю старался Толя. – А для начала, знаешь что? Дай репортаж о съемках нашего фильма.

Глаза Христо заблестели – сам-то он не догадался о таком репортаже.

На другой день Христо был деятелен – всем интересовался, всех расспрашивал, потом закрылся в своем номере – писал репортаж. Толя успокоился – ну, вроде все в порядке. Утром, когда поехали на съемку, Христо не было видно. Не появился он и днем. Значит, решили мы, он у Шолохова.

Христо пришел вечером, грустный и расслабленный.

– «Солнцедар», – сказал он, – какое поэтическое название…

Толя не выдержал и засмеялся. Усадил Христо, стал рассказывать какую-то веселую историю. Он умел это делать, да еще с показом – я до сих пор жалею, что для Анатолия не нашлось комедийной роли.

Христо смеялся, печаль его как рукой сняло. Потом говорили о кино, литературе и, конечно, не могли обойти книги Шолохова.

– Анатоль, а что тебе больше всего у него нравится? – спросил Христо. – Ты его любишь?

Толя помолчал, улыбнулся задумчиво.