Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

– Тебе приходилось работать на весоремзаводе, на заводе сельхозмашин, ты был слесарем-инструментальщиком, были у тебя и другие рабочие профессии. Опыт работы в этой среде помог тебе в актерском деле?

– Этот опыт формировал меня как человека. Как личность. Но, когда я слышу, что вот, мол, я работал на заводе и это помогло мне проникнуть в суть художественного творчества, я рот открываю от удивления. Эти люди просто-напросто врут.

– А что помогло понять суть профессии? Что давало возможность играть совершенно чуждый характер? Например, Портнова в «Восхождении»? Или рыбника Йоста в «Легенде о Тиле»?

– Это вопрос неоднозначный. На него не ответишь, как на вопрос: «Кто ваш любимый композитор?» На эту тему надо размышлять не один год.

– Это процесс подсознательный?

– Да, тут вообще много неразгаданного. Критики, да и многие режиссеры пользуются фразеологией, совершенно не вдумываясь в смысл понятий. Если я слышу: «Ищите зерно», то хочется ответить такому режиссеру: «Я не петух, и никаких зерен я искать не буду».

– В одном из интервью Феллини говорил: «Работая с актером, я помогаю ему вспомнить то состояние, движение, какое у него было однажды, и, вспомнив, вернуть на экран». Такой метод хорош?

– Этот метод мне самый близкий. Но тут режиссеру и актеру надо очень хорошо знать друг друга. Иначе ничего не выйдет.

– Критики ставят такие вопросы: что характерно сегодня для работы актера над ролью: ход «от себя – к образу» или «от образа – к себе»? Перевоплощение или исповедь? Игра или самовыражение?

– Профессия актера, как и игра актера, не может быть вечной исповедью. Исповедоваться можно раз, ну два. А дальше начнется повторение уже сказанного, то есть актерская смерть.

С моей точки зрения, существует игра. И не может быть иначе, тогда мы бы не были актерами. Сегодня я, например, играю человека нашей идеологии, а завтра – врага. Поэтому я стою за игру и не считаю, что есть что-то другое в моей профессии. Конечно, вопрос о том, к каким внутренним перестройкам приходится прибегать в работе над ролью, – сложен. Сергей Никоненко как-то мне говорил, что перед самыми серьезными кусками роли ему необходимо подурачиться, рассмешить себя, рассказать анекдот.

Это ему помогает играть серьезные роли. У меня совсем иной подход. Я, наоборот, пытаюсь по театральному углубиться, сосредоточиться. Бывают неожиданности, которые никак не объяснишь. Например, в работе над историческим образом вдруг может помочь самая современная книга. И наоборот.

…В юности я большое значение придавал техническим вещам. Я трудно приходил в театр, кино и поэтому решил доказать – может быть, себе больше, чем другим, – что могу быть не просто актером, а хорошим актером. Поэтому я так серьезно относился к гриму, тренировал память, помнишь, учил на ночь по стихотворению… Ежедневно занимался дикцией, «обживал» костюмы… Сейчас я думаю, что все это были мои наивные заблуждения по поводу профессии актера. Пойми меня правильно: все это необходимо актеру в начале пути, это азбука. Но вовсе не она имеет решающее значение для перевоплощения. Может быть, прав Шарль Дюллен, когда он пишет, что, уезжая в пригород Парижа, валяясь на траве и наблюдая травинки, он ближе оказывался к сути образа, чем в то время, когда учил текст… Да разве и у меня не было моментов, когда мне казалось, что ничего не выйдет?

– Я только и помню тебя таким. Ты вечно твердил: «Не получается…»

– Да, я всегда шел от противного. Разогревал себя до такого состояния, когда возникала злость: да что такое, неужели не выйдет? Всегда надо было преодолеть чудовищно высокий барьер… Странная, очень странная работа… Но людей так тянет к ней. И может быть, потому, что я сталкивался с хвастунами, фанфаронами, я всегда старался вести себя как можно скромней, чтобы не опорочить, а поднять авторитет своей работы… Сколько раз приходилось «зализывать раны», когда приходилось выступать на тех же площадках, где до меня выступали кинозвезды. Это не пустые слова – «выдержать испытание славой». Многие у нас не выдержали, скисли совершенно. Зато как прекрасно сознавать, что среди твоих коллег есть такие люди, как батька Гринько, Владимир Заманский, Алексей Баталов… Какие замечательные люди!

А как многому учат нас примеры Шукшина, Высоцкого… Да, непросто прожить в искусстве, ой как непросто… Чтобы о тебе вспомнили с уважением, а может быть, и с любовью…

Разговоры наши начинались в самое разное время и так же неожиданно заканчивались. Или он уставал, или начинались боли… Да и неудобно было приставать с вопросами. Пока Анатолий сам не просил включить магнитофон, я этого не делал.

Однажды я застал его с микрофоном в руке. Магнитофон был включен, но Анатолий спал. Видимо, он хотел записать какую-то мысль, но сил не хватило. Я спросил, что он хотел сказать.