Анатомия книжной реальности

«Время и пространство, краски времен года, движения мышц и мысли — все это  для писателя, наделенного высоким даром, не традиционные понятия, извлеченные из общедоступной библиотеки расхожих истин, но ряд уникальных открытий, для которых гениальный мастер сумел найти уникальный же способ выражения. Удел среднего писателя — раскрашивать клише: он не замахивается на то, чтобы заново изобрести мир — он лишь пытается выжать все лучшее из заведенного порядка вещей, из опробованных другими шаблонов вымысла… Но настоящий писатель, который заставляет планеты вертеться, лепит человека и, пока тот спит, нещадно мнет его ребро, — такой писатель готовыми ценностями не располагает: он должен сам их создать. Писательское искусство — вещь совершенно никчемная, если оно не предполагает умения видеть мир прежде всего как кладовую вымысла. Если материя этого мира и реальна (насколько реальность вообще возможна), то она отнюдь не является целостной данностью: это хаос, которому автор говорит: «Пуск!» — и мир начинает вспыхивать и плавиться. Он переменился в самом своем атомном составе, а не просто в поверхностных, видимых частях. Писатель первым наносит на карту его очертания, дает имена его элементам».

(Владимир Набоков. «Лекции по зарубежной литературе»).

Все бы верно, если только понять разницу между взглядом из реальности, и взглядом изнутри текста. Материя мира вполне реальна, но материя реалистического произведения уже вымышлена (оставаясь при этом материей). Писатель лепит человека, но он волен вылепить кого угодно — хоть человека, хоть дракона, хоть хоббита, хоть полено. Но, если писатель лепит все же человека (в реалистическом произведении), то, сколько бы он ни «мял его ребро», человек этот должен быть похож на человека, а не на дракона (если только мы не начинаем выражаться образно, потому как, конечно, есть люди, похожие на драконов) или еще на кого-то или что-то. Набоков близко подходит к формулировке тезиса о выдуманной фактичности, но так его и не формулирует, а потому связь выдумки с фактами в реалистической литературе выпадает из его поля зрения, и уж конечно невозможным становится дальнейшее различение типов выдуманной фактичности [9].

51. При этом Набоков, строго говоря, прав, что не стоит искать в литературе «так называемую жизнь» — ее стоит искать в жизни, но и реалистичность произведения вовсе не тожественна фактам жизни. Еще и еще раз отметим важнейший момент: дихотомия «факты — вымысел» в корне неверна, поскольку она приравнивает вымысел ко лжи. «Факты — ложь» — это дихотомия, верная только для реальной фактичности, но вымысел порождает свою особую фактичность (что лучше всего становится видно при обращении к реалистической литературе). То есть реальные факты следует противопоставлять вымыслу не как «не фактам», но как одни факты противопоставляются другим фактам (а именно — вымышленным). Поняв это, вместо одной, реальной фактичности, которая противостоит вымыслу как лжи, мы получаем сразу три типа фактичности — фактичность реальная (истинная), и два типа выдуманной фактичности: фактичность вероятная и фактичность невероятная, каждая из которых в свою очередь распадается на правдоподобную и неправдоподобную. При таком подходе все становится наглядно понятным: как отличие литературы от реальности, так и отличие сказок от реалистических произведений.