Андеграунд

– Вот увидите, Семен, – сказала она загадочную фразу, – вас полюбят еще не один раз, и именно за ваше одиночество и отверженность.

– Тот, кто меня полюбит, погубит себя навеки, – ответил я ей, зная, о чем говорю.

В ожидании окончания моего портрета ко мне много раз подходил доцент Китайгородский, и вел пространные разговоры, которые я поддерживал весьма неохотно.

– Вы в Москве человек новый, – говорил он мне, – и вам должно бросаться в глаза то, что скрыто от остальных. Скажите, нуждается ли Москва в новых архитектурных формах, нужны ли здесь грандиозные перемены, новые небоскребы и новые оригинальные здания? Или лучше ничего не трогать, и оставить все так, как есть?

– Лучше всего переселить москвичей под землю, – отвечал я ему нарочито абсурдно, – в новые подземные города, а наверху все сломать, и сделать один большой парк, в который бы люди выходили дышать по ночам свежим воздухом.

– Дышать по ночам свежим воздухом, но почему же не днем? Ведь днем гораздо светлее, и не надо тратиться на электричество?

– Вы спрашиваете о моем личном мнении, а мое мнение такое: москвичей надо переселить под землю, а наверху все разломать, и сделать одну сплошную зону отдыха.

– Занятное мнение, – ответил он мне, – я такого еще не слыхал. Вот Вера Павловна, так та считает, что людей надо переселить в воздушные города, поближе к солнцу и свету. Впрочем, у вас то же самое, только с противоположным знаком. Вполне возможно, что именно такое будущее и ожидает Москву: половину людей из нее зароют под землю, а других переселят в воздушные города, где они будут свободны и одиноки, как небесные птицы. Спасибо за оригинальную идею, я всегда знал, что от молодежи можно ожидать много неожиданного и интересного.

– Я рад, что смог вам угодить, – отвечал я ему.

– Люба, Любочка, – закричал он жене, – быстрее едем домой, мне пришла в голову сногсшибательная идея, буду теперь чертить всю ночь, и не спать до завтрашнего утра!

– Я рада за тебя, милый, – отвечала ему Любочка. – Поезжай один, не буду тебе мешать, твори в одиночестве, а я приеду под утро.

– Вот видите, – сказал подошедший ко мне Иван Прокопович, дождавшись, когда Китайгородский уедет, – все происходит точно так, как я вам говорил. Вера Павловна исполнена решимости дописать ваш портрет, Китайгородский ворует у молодых залежавшиеся идеи, а Любочка ему изменяет, возвращаясь домой только под утро.

Глава тринадцатая

Меня удерживало у Веры Павловны только лишь единственное – мой портрет. Я знал, что как только она закончит его писать, закончится и моя зависимость от нее. А зависимость эта было так велика, что я изменил многим своим привычкам, и чувствовал, что постепенно становлюсь другим человеком. Но я не хотел становиться другим человеком, я не хотел быть таким, как все, как Иван Прокопович, которого она тоже когда-то подобрала на улице, как и меня, и который кончит тем, что станет доцентом архитектурного института. А я не хотел становиться доцентом ни архитектурного, ни какого иного института, я хотел оставаться самим собой, то есть человеком андеграунда, непохожим на всех остальных. Однако за время знакомства с Верой Павловной я как-то незаметно перестал ездить в метро, гордо смотря прямо перед собой, и пугая всех своим страшным и свирепым видом. Я как-то незаметно перестал лузгать в метро семечки, оплевывая пассажиров, и взращивая свою гордыню, единственную защиту от ужасов верхнего мира. Да и сам верхний мир стал мне намного ближе и роднее, и это было самое страшное из того, что произошло. Короче говоря, я должен был порвать с Верой Павловной, и начать все сначала. И для этого прием по случаю окончания моего портрета подходил как нельзя лучше. Я знал, что на этом приеме все кончится, и шел на него, заранее готовясь к битве.