Андеграунд

Они смотрели на меня во все глаза, ожидая моей реакции, и на губах у них заранее играла улыбка презрения, и даже глумления. Они заранее знали, что я уже почти сдался, что они уже почти приручили меня и сделали таким же, как сами, сытыми, нормальными, успешными, и до ужаса пошлыми. Они видели мою растерянность, и им очень хотелось смеяться. Рты их растягивались в припадке неудержимого смеха, и они уже не могли контролировать себя. Они безудержно хохотали, они хватались за животы, они растягивали в стороны свои сытые рты, они хватались руками друг за друга, показывали на меня пальцами, падали на пол, и катались по комнате, не имея сил подняться на ноги. Для них это был бесплатный цирк, бесплатное развлечение, и они были безмерно благодарны хозяйке дома за эту возможность увидеть растерянность и унижение такого падшего существа, как я. Я весь задрожал, и покрылся холодным потом, чувствуя, как щеки мои опять заливает лихорадочный туберкулезный румянец.

– Да, я урод, – сказал я им, – я отверженный, таким меня создала природа. И я никогда не стану другим. Я никогда не стану таким, как вы, потому что я вас презираю, и не хочу становиться одним из вас. Вы напрасно, Вера Павловна, работали над этим портретом, вложив в него все свое мастерство, пытаясь разгадать тайну моей души. Слишком много тайн в моей душе, Вера Павловна, чтобы ее можно было разгадать с помощью одного портрета. Для этого, очевидно, не хватило бы и всех портретов, висящих в Третьяковской галерее. Вы увидели во мне урода, сидящего в московском метро, и оплевывающего семечками пассажиров, и вы попытались сделать его таким же, как все, таким же, как вы сами, лишив его тем самым его тайны и его силы. Вы сейчас смеетесь над этим уродом, думая, что у него нет иного пути, как становиться таким же, как вы, и всю жизнь после этого вымаливать у вас прощение за свое былое уродство. Но вы глубоко ошибаетесь, потому что я никогда не буду этого делать. Место уродов среди уродов, а место таких, как вы, среди вас. Я глубоко всех вас ненавижу и плюю на этот ваш смех, потому что вы не надо мной смеетесь, а над собой смеетесь. И не на мой портрет вы сейчас смотрите, а на свой собственный. И поэтому я не буду его с собой забирать, а оставлю вам, чтобы вы могли посмотреть на него как можно больше, пока не испугаетесь настолько, что или спрячете его подальше, или сожжете в печи. Прощайте, надеюсь, что больше никогда не увидимся. Прощайте и вы, Вера Павловна, простите, что не оправдал ваших надежд!

Я произнес этот монолог в состоянии полубезумия, чувствуя, что еще немного, и я потеряю сознание, упав на пол к ногам Веры Павловны, после чего она приведет меня в чувство, и я уже навсегда стану ручным, и уже не смогу вернуться назад. Глаза мне заливал пот, и я видел их лица, словно сквозь струи дождя, все тело дрожало, щеки горели нестерпимым огнем стыда и отчаяния, но я все же заставил себя повернуться, и выйти вон.

– Семен, вернитесь, не делайте глупостей, вы будете жалеть об этом всю свою жизнь! – услышал я за спиной голос Веры Павловны.

После этого в дом на Плющихе я уже не ходил.

Глава четырнадцатая