Андерсен

Но сам я при этом как бы отсутствую. Как вмороженный. Не знаю, подходящее ли это слово, но другое мне не приходит в голову. Вмороженный, как тот Этци, которого нашли в леднике. Ещё можно выяснить, кем я когда-то был, но это уже не я. Я больше не я.

Я зомби.

Федерико, у которого иногда проявляется странный вкус, принёс мне на DVD фильм, который непременно хотел посмотреть со мной вместе. Дело происходит в Мексике или где-то в Южной Америке, и там сплошь действуют фигуры, которые уже умерли, но всё ещё скитаются. Можно отдавать им приказы, они их выполнят. Отрежут себе руку, если им прикажут. Больно им не будет.

Вот так же и со мной. Я больше не чувствую себя.

В первые недели, когда мы ещё ссорились, Хелене однажды сказала мне: «Можно подумать, тебе всё равно». Но это не так, разумеется не так. Если организм ощущает в себе что-то чужое, что-то угрожающее, он это инородное тело капсулирует. Запаковывает его в непроницаемый материал, чтобы это место не воспалилось или не загноилось. Я закапсулировал свой страх за Йонаса и не приближаюсь к нему.

Разумеется, логически я могу размышлять о его исчезновении. Но только логически. Я делаю всё то, что разумно делать в моём положении. Но именно что разумно. Рассудочно. Я функционирую.

Хелене-то хотя бы может плакать.

199

Однажды, через несколько дней после исчезновения Йонаса она среди ночи издала крик, вскочила с постели, схватила меня за плечо и принялась трясти. Она меня не разбудила; я не спал точно так же, как и она. Мы стараемся лежать тихо, чтобы не мешать другому, но всегда чувствуешь, что другой точно так же не спит, как и ты. «Идём!» – сказала Хелене.

Она вбила себе в голову, ни с того ни с сего, что Йонас в подвале, она выдумала себе целую историю, как он там что-то искал и потом потерял сознание по какой-то причине. Или на него опрокинулось что-то тяжёлое, и он теперь лежит под его гнётом, не может шевельнуться, а его крики о помощи никто не слышит. Это, разумеется, было сплошное безумие, но она настаивала на том, чтобы мы посмотрели, прямо сейчас, среди ночи.

Я думал, что она быстрее успокоится, если я подчинюсь, и я не стал возражать. И вот мы спускаемся в подвал, Хелене в халате, я в боксёрских трусах и в майке. К счастью, на лестнице никого не было в такой час. Если бы нас увидел кто-то из соседей, он счёл бы нас сумасшедшими. Или обкуренными.

Естественно, его там не было. Подвал был бы последним местом, где разумно было бы искать Йонаса. Он не любил туда спускаться. Если его просили принести оттуда пару бутылок пива или чего-нибудь ещё, он не отказывался, это не в его духе, но при малейшей возможности пытался этого избежать. Он никогда бы не признался, но ему становилось не по себе, когда помещение было слишком тесным или слишком тёмным. Он не хотел входить в лифт, если там уже были люди и приходилось стоять вплотную друг к другу. «Подниматься по лестнице полезно для здоровья», – говорил он и шёл пешком. А в кино всегда садился с краю ряда, хотя посередине лучший обзор на экран. Майя говорила, что такой страх довольно часто встречается у детей, но со временем проходит сам собой.

Когда мы вернулись в квартиру, Хелене извинилась за свою панику. Может быть, сказала она, мне только приснилось, что Йонас заперт в подвале, а когда я проснулась, то приняла сон за действительность. Притом что она не спала и так же точно знала, что и я не сплю и знаю, что она не спит. Когда не хочешь признаться в своём страхе, предпочитаешь врать другому. Или самому себе. А когда начнёшь однажды врать, дальше будет только хуже. И вы отдаляетесь друг от друга как раз в той ситуации, когда нужны друг другу больше всего.

Я думаю, Хелене почувствовала себя одинокой ещё до того, как покинула меня.

200

Она сказала мне об этом очень спокойно. В том деловом тоне, за которым прячется паника. Как будто зачитала мне вслух из старомодного романа. «Я возвращаюсь домой к родителям».

Я, конечно, пытался её отговорить. Ещё как пытался! Но она приняла решение железно.

Нет, это неправильное слово. Она не была железной. Она была хрупкой. Хрупкой, но решительной. Как человек, который верит, что нашёл единственно правильный путь через минное поле, и не хочет отступить от него ни на шаг. Храбрый от страха. Я предложил ей, если она в настоящий момент неуютно чувствует себя дома, что я очень хорошо мог понять, переехать на время в отель, и вообще, мы могли бы поискать себе другую квартиру. Но об этом она даже слышать не хотела. Когда Йонас вернётся, нельзя допустить, чтобы он стоял перед закрытой дверью. Один из нас должен остаться здесь.

Один. Не оба. Мы в нашем страхе только взаимно расшатываем друг друга, сказала она, и это делает нас всё хуже. «Мне нужен тайм-аут», – сказала она.