Андерсен

У Ионаса же: ничего. Не считая его безумной причёски – но в его возрасте в этом нет ничего необычного, – вполне примерный мальчик. Ну, немного замкнутый. Хороший ученик. Домашнее задание всегда выполнено. Ещё в начальной школе, а потом в гимназии – всегда в числе лучших учеников в классе. Однажды даже самый лучший, тогда в третьем, когда он предложил нам ту сделку. Но и позднее всегда среди первых. Его новый классный руководитель сказал мне: «У меня такое впечатление, что он делает это нарочно. Всякий раз, когда он выходит в первые ученики, он обязательно заваливает экзамен».

Если он не упражняется на скрипке, то сидит за компьютером или за книгой. Больше всего его интересует, судя по всему, история, в первую очередь XX век. Но когда он в очередной раз притаскивает из библиотеки какой-нибудь толстый том – и спросишь его о содержании, прямого ответа не получишь никогда. Как будто всё добытое он хочет держать при себе. Настоящий ботан.

При этом не чужд спорту. Регулярно делает пробежку ещё до завтрака и даже записывает, за какое время пробежал свою дистанцию в городском парке. Но бегает он один, только с Ремусом. Командные виды спорта его никогда не интересовали, в качестве зрителя тоже. Когда наши играли на чемпионате мира с Аргентиной, он хотя и просидел рядом со мной у телевизора весь финал, но больше из любезности. Ему-то было всё равно, кто выиграет.

Мальчик спокойный. «Примечательно непримечательный», – так назвал это господин Ауфхойзер. Я думаю, он подозревал нас, по крайней мере вначале, в том, что мы от него что-то скрываем о Йонасе. Он просто не мог представить, что нам так уж ничего в нём не бросалось в глаза.

Но я могу как угодно ломать себе голову – не было ничего. Нам бы следовало радоваться, что Йонас завёл себе хотя бы одну причуду с причёской. Гребень небесно-голубого цвета через весь череп. Без этого гребня в заявлении на розыск стояло бы: без особых примет.

205

Когда я видел Йонаса в последний раз…

Нет, это звучит фальшиво. Я имел в виду совсем другое.

Когда я в то утро сказал ему «Пока!» – так-то лучше, он как раз только что сел завтракать. Первого урока у него не было (что потом оказалось неправдой), и в школу ему нужно было только к девяти. А вот ещё одно его обыкновение: на завтрак он ест хлеб с маргарином, больше ничего. Ни сливочного масла, ни джема, ни сыра. Два ломтя хлеба, стакан молока. Я как-то сказал ему: «У тебя рацион арестанта», а он ухмыльнулся и ответил: «Нет, тюремного надзирателя».

Иногда он смеялся над вещами, в которых не было вовсе ничего смешного, а если и было, то лишь для него одного. От этого всегда оставалось чувство, будто он смеётся над тобой. Но об этом я тоже не рассказал господину Ауфхойзеру. Это ничего бы не дало для розыска. Или они сделали бы пометку в его личном деле: «Голубой ирокез на голове и беспричинный смех»?

Итак, Йонас сидел за столом и завтракал. Мне кажется, что я так и вижу его перед собой, но это, пожалуй, мне только кажется, потому что для розыска я должен был вспомнить, что на нём было надето в тот день. Его излюбленный прикид: джинсы и серая майка с надписью «Non vitae sed scholae discimus». «Мы учимся не для жизни, а для школы». В какой-то книге он вычитал, что оригинальная цитата гласит именно так, а не наоборот, и потратил свои карманные деньги, чтобы напечатали этот текст на его майке. Может, хотел позлить своего преподавателя латыни. Хотя вообще-то не был человеком мятежного типа.

Больше мне нечего было сказать господину Ауфхойзеру про его внешний вид. Был жаркий день, и Йонас не взял с собой даже пуловер. Все они так и остались лежать в его шкафу. Он был, наверное, единственным в мире подростком двенадцати лет, который своими руками педантично складывал свою одежду после стирки. Хелене делала это, по его мнению, недостаточно аккуратно.

Кроссовки «Nike». Чёрные, с жёлтыми шнурками и жёлтой подошвой. За столом бы он сидел без кроссовок, но когда я пытаюсь вспомнить, то почему-то вижу их.

Когда я уходил, он даже не взглянул, и в этом тоже не было ничего необычного. Когда надо, Йонас может быть очень корректным и вежливым, но чаще всего он неразговорчив. Типичный тинейджер, хотя он ещё и маловат для тинейджера.

Он не поднял головы, поэтому его крашеный гребень был последним, что я видел от моего сына. Что я видел от моего сына перед тем, как он исчез.

Кому-то он всё же должен был броситься в глаза с этой причёской. И с собакой.

206

Когда я думаю о Йонасе, а я думаю о нём беспрерывно, мне в голову приходит всё больше вещей, которые нам с Хелене всегда казались само собой разумеющимися, но вот теперь, в ретроспективе…

«Ретроспектива» противное слово. В нём есть отвратительная окончательность. В ретроспективе видишь то, что определённо миновало. Оглядываясь на прошлое… Оглядываясь на жизнь умершего…

А Йонас всего лишь сбежал. И только.