Андрей Битов: Мираж сюжета

От кого он бежит? Сразу выводим за скобки («Скобки в прозе – письменный род шепота», А. Г. Битов) козни великосветской черни, зависть коллег по литературной ниве, чиновничий идиотизм, цинизм и бездушие системы. Остается выдвинуть предположение, сформулировать которое можно лишь шепотом, как бы в скобках, как бы факультативно, потому как оно в той или иной степени навлекает на самого автора, чей лик, безусловно, светел и чист, некие подозрения, рождает недоумение и даже смятение в головах, совершенно уверовавших в его святость.

Итак, сочинитель, разумеется, бежит от мира, так он это формулирует, но на самом деле он бежит от самого себя, потому как может выдержать все и скрыться ото всех, кроме своего двойника, который преследует его неотступно и вечно, глумливо свидетельствует каждый его шаг, низводит достижения и возвеличивает просчеты, бередит болячки, ворошит былое.

За три года до своей гибели Пушкин напишет:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Формально причину побега поэта принято связывать с написанным им в 1834 году прошением об отставке, отозванным по настоятельной просьбе В. А. Жуковского, нашедшего в нем гипотетическую причину грядущей августейшей немилости и, соответственно, опалы. Событие объективное и во многом объясняющее эмоциональную взвинченность поэта, но оно лежит на поверхности, а посему едва ли может считаться ключевым в осознании того экзистенциального кризиса, который переживал Пушкин, когда был склонен к бегству не столько от жизни, сколько от самого себя, не из Петербурга, а из мира, не от семейной рутины, а от однообразия и скомканности чувств. Когда невыносимое перестало быть желанным, а стало именно непереносимым, когда «обитель дальняя трудов и чистых нег» существовала только в его воображении, а, следовательно, не могла быть доступна окружающим.

В данном случае, разумеется, на ум приходит еще один великий беглец из 1910 года. Владимир Григорьевич Чертков писал: «Совершил же он его (побег. – М. Г.), между прочим, ради того, чтобы удалиться на уединение… Ничего нет удивительного в том, чтобы человек его возраста искал для себя возможно тихой, сосредоточенной жизни для того, чтобы подготовиться к смерти, приближение которой он не может не чувствовать».

Но беглеца настигли, как известно.

Толстой бежал от мира, а мир бежал за ним, силы оказались неравны…

Из рассказа Битова «Финиш»: «В лит-ре каждый бежит свою дистанцию, призом которой может быть лишь последняя точка. В физ-ре важно быть первым, в лит-ре – единственным… Финиш, известно, один. Хорошо лечь грудью на ленточку первым. Хорошо доползти на четвереньках, но не сойти с дистанции… Возраст – это срок или дистанция? Маразм и марафон – чем-то созвучны. Возраст – это тоже вид спорта. Не зазорно и в борозду упасть. Результат – конечен. Что мы преодолеваем, достигая его? Чего мы достигаем, его преодолев? Только лишь права на новую попытку?.. вряд ли. Победа встает над нами, как рассвет следующего дня. Недаром же салют… И вот что окончательно непонятно: как такое страстное стремление к финишу может означать самое большое наполнение жизни и постоянное ее подтверждение?

Спорт остается загадкой, поэтому-то мы и болельщики.

А жизнь еще более непонятна, потому что мы в ней участники.

Каждый человек победитель, потому что жив».

1994 год.

Битов в очередной раз приезжает в Москву на Ленинградский вокзал.

Он идет по Стромынскому тракту домой.

Он знает, что время сокращается.

Он старается не оглядываться.

Он плохо себя чувствует.

Его воображение измучено совершенно.

Он приходит домой, поднимает телефонную трубку и звонит своей бывшей жене Ольге Шамборант.