Андрей Кончаловский. Никто не знает...

верой спасающийся, — таким запомнил Андрея Тарковского Кончаловский. Точнее говоря,

таким он определился в сознании уже зрелого мастера, который свои первые воспоминания о

друге молодости, появившиеся в конце 1980-х годов, завершил так:

«Быть может, я ошибаюсь, но мне все же кажется, что от незнания политической

реальности, от наивности во многих вещах, от страхов, рождавшихся на этой почве, он съедал

себя. Будь у него способность просто логически рассуждать, он не воспринимал бы все с такой

«взнервленной» обостренностью. Он постоянно был напряжен, постоянно — комок нервов…

Он никогда не мог расслабиться, а за границей это напряжение достигло предельных степеней.

Размышляя об Андрее сегодня, не могу отделаться от чувства нежности к этому мальчику,

большеголовому, хрупкому, с торчащими во все стороны вихрами, обгрызающему ногти,

живущему ощущением своей исключительности, гениальности, к этому замечательному

вундеркинду, который при всей своей зрелости все равно навсегда остался для меня наивным

ребенком, одиноко стоящим посреди распахнутого, пронизанного смертельными токами мира».

Этот портрет, в живом воплощении, мог увидеть театральный зритель нулевых в спектакле

Кончаловского «Чайка» на сцене театра им. Моссовета. Таким предстал, по моим впечатлениям,

Константин Треплев в исполнении Алексея Гришина.

Незабываемая пластика Тарковского, нервность, подростковая вздрюченность,

утрированные до карикатурности, до шаржа. Конвульсии Треплева вначале могли даже

смешить. Но потом становилось ясно, что эти гротесковые телодвижения есть выражение

душевного дискомфорта личности, разрушительного для нее. С таким адом в душе, как

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

62

выразился классик, жить невозможно. Это был одновременно и портрет русского интеллигента,

претендовавшего на роль мессии, избравшего путь одинокого, но заявившего о себе во

всеуслышание гения, непосредственно сообщающегося с Богом.

Травмированный сиротством Треплев у Кончаловского не ухожен, одет в костюмчик не по

росту, отвергаем, нелюбим теми, к кому он тянулся и кого, кажется, пытался любить, во всяком

случае, хотел, чтобы принимали его, может быть мнимую, гениальность. А главное — он лишен

был родительской ласки и теплоты. Осиротевшее дитя русской интеллигенции, с комплексом

своей творческой неполноценности, оставленности — Треплев вызывал прилив острой жалости

и сострадания.

6

С того момента, как Тарковский приступил к «Зеркалу», а Кончаловский стал работать над

«Романсом», бывшие единомышленники практически не общались. Их творческие позиции

«разошлись до степеней, уже непримиримых». Кончаловский вовсе не принимал «Ностальгию»

и «Жертвоприношение», считая их картинами претенциозными, в которых художник больше

занят поисками самого себя, нежели истины. В то же время Кончаловский никогда не отрицал

масштабов личности Тарковского, «потрясшего устоявшиеся основы».

Не принимает Кончаловский в Тарковском и его удручающую серьезность, которая

никогда не была свойственна ему самому. Серьезность отношения Тарковского к своей персоне

не оставляет места для самоиронии. Почувствовав себя мессией, художник перестает смеяться.

Действительно, «Андрей Рублев», пожалуй, единственная картина Тарковского, где

присутствует полноценный смех как мировоззрение.

Расхождение Тарковского и Кончаловского, по убеждению последнего, началось из-за

чрезмерности значения, которое Тарковский придавал себе как режиссеру в «Рублеве». Это

было и понятно. Занимать роль полноценного соавтора в работе над вещью такого масштаба,

что вполне осознавал Кончаловский, означает и меру требований, как к себе, так и к своему

напарнику. Тарковский же недвусмысленно указал соавтору на границы, за которые тому

запрещалось выходить. Он указал на эти границы еще в «Ивановом детстве», дав понять, что

если имени соавтора по сценарию нет в титрах, то и нечего на это место претендовать.

Их знакомство произошло, когда Андрей Арсеньевич делал курсовую с Александром

Гордоном — в конце 1958-го — начале 1959-го. Студенческие работы Тарковского

Кончаловскому казались слабыми: «…он монтировал экскаваторы под произведения Глена

Миллера…»

Кончаловский называет период сотрудничества с Тарковским «бурной жизнью». «Бурной

она была, потому что сразу же стала профессиональной. Мы писали сценарии — один, другой,

третий… Ощущение праздника в работе не покидало, работать было удовольствием. Даже без

денег, а когда нам стали платить, то вообще — раздолье…»

После защиты упомянутой курсовой Тарковский захотел делать фильм про Антарктиду. И

этот сценарий — «Антарктида — далекая страна», отрывки которого были опубликованы в