Андрей Кончаловский. Никто не знает...

противоположном направлении. Если для сценария было существенно становление дара

Рублева во взаимодействии с многоголосым миром и его «Троица» являлась итогом постижения

самой реальной действительности, плоти и духа страны и ее народа, то в фильме Тарковского

явление великой иконы было результатом глубинного самопостижения художника, некой

божественной сути его творческого «я», на самом деле непостижной. Пафос сценария,

соотношение в нем художника и среды ближе Кончаловскому, чем Тарковскому. Зато фильм стал

исключительно творением Тарковского.

Андрею казалось, что по мере международного признания его друг на глазах «бронзовел».

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

64

Какое-то время он рядом с Тарковским был чем-то вроде юного Никиты Михалкова рядом с

ним. «В ту пору я был его оруженосцем», — вспоминает Андрей. Особенно проявилась эта

дистанция в Венеции, где Тарковский был вознесен на пьедестал гения…

Одна из последних встреч Кончаловского с Тарковским произошла уже за рубежами

отечества, когда Андрей Арсеньевич после «Ностальгии» решил остаться за границей.

Кончаловский убеждал его возвратиться: «Андропов лично дает гарантию, если вернешься —

получишь заграничный паспорт…» Эти хлопоты стали поводом к тому, что Тарковский

посчитал своего бывшего друга агентом КГБ, о чем не преминул сделать публичные

заявления…

«Виделись мы после этого только один раз — на рю Дарю. Я шел в церковь, он — из

церкви. Я уже остался за границей. «Ты что здесь делаешь?» — спросил Андрей. — «То же, что

и ты. Живу». — Он холодно усмехнулся: «Нет, мы разными делами занимаемся…»

Кончаловский часто подчеркивает существенное в его восприятии жизненной

повседневности: бог в мелочах. И он ищет этого своего «бога», как бы следуя путем чеховской

прозы, доверяясь прихотливому течению жизни — такой, какова она есть. Тарковский отвергает

«мелочи» с порога. Он все время как будто в лучах божественного прожектора. Ответствует

перед высшим судом.

Существует давний фильм сокурсницы Тарковского Дины Мусатовой «Три Андрея»

(1966) о работе двух режиссеров — одного над «Андреем Рублевым», другого над «Асиным

счастьем». Интересно наблюдать, как ведут себя в кадре тот и другой, как бы воспроизводя

модели художнического поведения. Характерна и среда, в которой их находит и снимает

режиссер-документалист.

Вот Тарковский. Серьезное лицо, в нем так и чувствуется движение мысли, глубина

постижения мира. В кадре — глубокомысленное молчание. Закадровый — его! — голос:

весомо, с паузами. Впечатляющие ракурсы. Всюду — многозначительность и серьезность.

Среда избавлена от деталей. Строга и торжественна. Или вот он, элегантный, но опять — в

молчании, опять закадровый голос, — вот он идет по Москве, гений среди ничего не

подозревающей толпы обыкновенных людей…

Кончаловский. С экрана сообщают: «Недавний студент и тоже снимает свою вторую

картину». «Недавний студент» найден где-то на току. Вокруг суетятся какие-то селяне. Ребятня

бегает. И он сам отчасти напоминает колхозника, хоть и в темных очках, по примеру

Цыбульского. Что-то говорит о замысле картины. Но как-то вяловато. Говорит в кадре.

Сбивается. Подбирает слова. И среда — в подробностях и мелочах. В ногах у него мальчонка,

семечки лущит. Другой — рядом — заигрался, бросается зерном. Мешает. Молодой режиссер

вынужден сделать замечание: «Перестань шалить…»

Странное дело, когда речь идет о Кончаловском, а тем более — в его воспоминаниях, там

обычно находится место и Тарковскому. В материалах же о Тарковском — Кончаловский редкий

гость. А если он там и встречается, то, как правило, в настороженно двусмысленном освещении.

Только в начале нулевых появляется попытка серьезного толкования «экзистенциальной

драмы», действующие лица которой — Кончаловский и Тарковский и которая если не

событийно, то «контекстуально и интеллектуально не исчерпана». Автор статьи «Кончаловский

и Тарковский: вместе и врозь» Андрей Шемякин искал «подходы к разгадке этой драмы,

выразившей в самом своем содержании более общую драму людей и идей оттепели».

«В 70-е, когда новые интеллектуалы, родившиеся в конце 50-х — начале 60-х, заставшие

«сплошной обман»… и не помнившие самого воздуха оттепели, прочитали «Вехи», оба

режиссера и выразили в концентрированном виде ситуацию рубежа, промежутка, перехода. Что

в корне противоречило самоощущению людей оттепели, переживавших 1968-й как конец

времен…»

Глава вторая Эхо «Журавлей»

… Трагическая тень лежит