Андрей Кончаловский. Никто не знает...

сопряжение двух миров, один из которых как бы дополнял другой. Последней частью сценария

была новелла, в которой герои романа — Лаврецкий и Гедеоновский встречались в трактире, где

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

105

шло соревнование певцов. Цветной, идеализированный, романтический мир «Дворянского

гнезда» должен был столкнуться с черно-белым миром «Записок охотника», в какой-то мере

пересекающимся с эстетикой «Аси Клячиной».

То есть я собирался создать мир цветов, сантиментов, красивый, роскошный — такой торт

со взбитыми сливками, а потом хорошенько шлепнуть кирпичом по розовому крему. Взорвать

одну эстетику другой. Преподнести зрителю ядреную дулю: после сладостной музыки и

романтических вздохов — грязный трактир, столы, заплеванные объедками раков, нищие

мужики, пьяные Лаврецкий с Гедеоновским, ведущие разговор о смысле жизни. И в том же

трактире — тургеневские певцы. Как бесконечно далеки друг от друга эти баре и эти мужики: и

все хорошие, любимые автором люди, а между ними — пропасть, проложенная цивилизацией и

историей. В этой пропасти истоки и судьбы России…»

Вот что находилось в фундаменте задуманного сюжета. Это было зримо оформившееся

зерно художественного метода Кончаловского, опирающегося на идею противоречивого

единства национального мира России, а в диалектике формы — на условно-театральный «стык

миров».

В «Дворянском гнезде» замысел развить не удалось. Сам режиссер считал фильм в этом

смысле неудачей. Но задуманное тем не менее не испарилось, не было выдавлено из поэтики

фильма, поскольку выражало существо творческого подхода режиссера к материалу.

На пути к фильму Кончаловского вдохновляло и содержание идейных сражений между

западниками и славянофилами времен Тургенева, но соприкасавшихся, как вскоре выяснилось,

с современностью рубежа 1960-1970-х годов. В размышлениях над текстами Тургенева,

фактами его биографии откликались и впечатления, усвоенные во время чтения трудов Д.П.

Кончаловского.

Готовясь к съемкам картины, режиссер наткнулся на старую книжку, где описывалась

ссора Тургенева с Достоевским, который не мог простить Ивану Сергеевичу Потугина из

романа «Дым». В ответ на брань Достоевского в адрес немцев Тургенев заявил, что сам себя

считает за немца, а не за русского и возвращаться в Россию не собирается.

Имидж «немца» был сознательно присвоен и самим Кончаловским. «Немец», по исходной

этимологии слова, — немой, безъязыкий (иноязыкий). А в традиционно отечественной

трактовке — прежде всего чужой, отторгаемый в силу инакости своих взглядов от

крестьянско-общинной среды и ее идеологии. «Немец» — человек «не мой» («не наш»), а

потому для нас и — «немой». Мысли «немца» Потугина, надо полагать, сыграли свою роль в

становлении мировидения художника.

Отставной надворный советник Созонт Потугин неласково отзывался о дворянской

интеллигенции, рассуждающей на темы особого пути России и разоблачающей «гнилой Запад».

А его нерушимая вера в цивилизацию была и остается, на мой взгляд, созвучной

мировоззрению Кончаловского: «…Я западник, я предан Европе;… говоря точнее, я предан…

цивилизации… я люблю ее всем сердцем и верю в нее, и другой веры у меня нет и не будет. Это

слово — ци… ви… ли… зация… — и понятно, и чисто, и свято, а другое все, народность там,

что ли, слава, кровью пахнут… Бог с ними!»

Споры, ушедшие, казалось, в прошлое, живо откликнулись в картине, поскольку касались

духовных корней русского человека, его отношения к Родине. Отсюда — и резкое столкновение

точек зрения современных Кончаловскому западников и славянофилов в дискуссиях о фильме,

когда ни те ни другие картины не принимали.

Фильм бескомпромиссно осудили авторитетные критики из двух разных по «партийным»

установкам идеологических лагерей. С одной стороны — Вадим Кожинов, ставший позднее

самым активным идеологом литераторов, сгруппировавшихся вокруг журнала «Наш

современник», а с другой, либерально-западнической стороны выступил один из признанных

лидеров шестидесятничества Станислав Рассадин.

Особенно Кожинова раздражала фигура немца Лемма, сыгранного Александром

Иосифовичем Костомолоцким, которого Кончаловский «позаимствовал» из легендарной

курсовой короткометражки Рустама Хамдамова «В горах мое сердце». Интересно, что актер

начинал когда-то ударником чуть ли не в первом отечественном джаз-ансамбле и снялся в

фильме Г. Александрова «Веселые ребята» — среди буффонного сборища пародийных

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

106

музыкантов.

Критик увидел в персонаже «шутовского горбуна». «Нам внушают, что сейчас перед нами