Андрей Кончаловский. Никто не знает...

жизни, подмывающий фундамент национального Дома. И в этом смысле «Дворянское гнездо»

есть прямое продолжение, развитие сюжета «Аси Клячиной». Как самоопределиться в этой

неустойчивости, как сохранить в себе любовь там, где эту любовь все опровергает и

сопротивляется ей?

Неустойчивость национального фундамента России отзывается уже отмеченной

пограничностью происхождения самого Лаврецкого. Он в начале долгого пути, когда не угадать,

произойдет ли единение начал. Роман завершает путь героя на закате его лет, перед резвящейся

молодой жизнью. Иное дело фильм — здесь герой делает первые шаги… Как и его родина,

Федор и крестьянская девчонка только начинают свою дорогу в Эпилоге картины…

Но Пролог открывает все же шут Лемм, дирижируя птичьим концертом!

Как тут не вспомнить слова режиссера, сказанные по другому поводу: «В чистом виде

клоун — это и есть человек, потому что он — ребенок». Ребенок Лемм — Россия-ребенок.

Сюжет обретает совершенство круга.

На рубеже 2000-х Кончаловский критически оценивает эту свою работу. Сценарий,

полагает он, был хорош. А режиссер готов к нему не был — «не дотягивал до задачи».

Он чувствовал, что в картине «нет «мяса» — один соус, внешность, декорация». «Может

быть, свободные импровизации на «Асе» развратили меня? Может быть, я просто не готов?» —

задавал себе вопросы постановщик. Он стал вспоминать, как тщательно готовил «Первого

учителя». Сцену ярмарки в «Гнезде» готовил с не меньшей тщательностью, продумывая каждый

кадр. Пришло ощущение, что «мясо» наконец появляется. «Зацепившись за это, я стал

наращивать вокруг другие сцены — картина постепенно обрастала мускулами. Но все равно не

покидало ощущение неминуемого провала».

Много надежд внушала задуманная им кульминация — сцена в трактире,

позаимствованная из «Певцов» Тургенева. Для этой сцены он и Геннадия Егорычева (бывшего

Сашей Чиркуновым в «Асе») пригласил. Был здесь и «чудный мальчик-студент с лицом Христа»

— Александр Кайдановский, который замечательно исполнил «Не одна во поле дороженька

пролегла». Была и студентка второго курса ВГИКа для роли «русской мадонны» — Елена

Соловей. Нечто подобное она сыграет потом в фильме Ильи Авербаха «Драма из старинной

жизни» по «Тупейному художнику» Н. Лескова. Крохотные роли согласились играть Ия

Саввина, Евгений Лебедев, Николай Бурляев, Алла Демидова.

Однако режиссер остался при убеждении, что «не удалось главное — выстроить

драматургическое напряжение», хотя и «удалось выстроить атмосферу имения, дворянского

быта». Но сама по себе эта атмосфера не выражала замысла в целом, ведь создавалась она для

того, чтобы показать «грубость русской жизни, ее изнанку». Кончаловский ругает себя за то, что

как раз грубость он отрезал, то есть убрал вышеупомянутую новеллу и отдал ее на смыв.

«Мне казалось, что картина с этим финалом разваливается. А может быть, именно

благодаря тому, что с черно-белым финалом другого стиля картина разваливалась, она могла бы

стать явлением в кино того времени.

Там был художественный ход, серьезный режиссерский замысел. Это не формальный

прием, не игра со стилем, а разрушение одним содержанием другого. В этом суть, а не просто в

поиске языка. Кишка оказалась тонка. Показалось, что картина слишком длинна, не хотелось

осложнений с прокатом».

Здесь есть смелость самооценки, чему Кончаловский, по его словам, учился у Бергмана.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

109

Из описанного события своей режиссерской практики Кончаловский делает серьезный вывод,

касающийся его творческого «я». Он считает, что поддался страху. Может быть, тот же страх,

делает предположение он, помешал ему создавать настоящие шедевры. Страх переступить

черту дозволенного. Преодоление этого страха делает человека гением. Таков, по убеждению

Кончаловского, Андрей Тарковский, которому, кстати говоря, «Дворянское гнездо» «резко не

понравилось». Но здесь преодоление превращается иногда в игру со смертью.

«Все время я писал в своих дневниках: «Перешагнуть черту» — и никогда ее не

переступил. Следовал здравому смыслу. Слишком много во мне его оказалось. А шедевры

создаются тогда, когда о здравом смысле забываешь».

Но вот что интересно. Уже в зрелом возрасте, после фильма «Глянец» и спектакля «Дядя

Ваня» (2010), он говорит о том, что предпочитает эстетику разрушения выстроенного им мира

— другим, возводимым на обломках первого. «Я против полутонов. Я не пользуюсь

полутонами. Я пользуюсь чистым цветом. От цвета — к цвету. Как удар!» Эта эстетика полным

голосом заговорила сразу после «Гнезда» — в «Романсе о влюбленных», где он перешагнул

через все возможные на тот момент границы.