Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мертвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса «слова роковые».

О беспамятном счастье цыганском,

Об угарной любви и разлуке,
И – как вызов – стаканы с шампанским
Подымают дрожащие руки.

За бессмыслицу! За неудачи!

За потерю всего дорогого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то – что не надо другого!

Страшно, господа… страшно читать: «И за то, что могло быть иначе…», а слышать – «ничего не могло быть иначе!» Речь уже не об эмиграции. И не о потерянной России. Даже не о мире… – речь о жизни, в которою изначально вшита ампула с цианистым калием бессмыслицы. Это вам не какой-то Гамбургский счёт. С этой высоты и Гамбурга не различить. Над этим только Бог, если ты смеешь верить в Него с отвагой.

Иванов верил, но не отваживался.

Стоят сады в сияньи белоснежном,
И ветер шелестит дыханьем влажным.

– Поговорим с тобой о самом важном,

О самом страшном и о самом нежном,
Поговорим с тобой о неизбежном:

Ты прожил жизнь, ее не замечая,

Бессмысленно мечтая и скучая, —
Вот, наконец, кончается и это…

Я слушаю его, не отвечая,

Да он, конечно, и не ждет ответа.

Нет, атеистом Иванов не был, но вера не слышна в его стихах, как не слышна она и у Тютчева, ближайшего по силе и духу пращура его.

Вот нашёл у Юрия Иваска любопытный пассаж об Иванове: «Это сладчайшая трагическая поэзия. Волчий ужас переводит он на язык соловьиных трелей и в мировой пустоте слышит божественную музыку. Эта музыка никого не спасёт, но она есть».

Замечательно! Красиво и сомнительно. Хоть и правда, а всё равно сомнительно.

Божественная музыка, которая никого не спасёт? Хм… чем же она тогда божественная? Но факт. Музыка Георгия Иванова божественна. В ней не слышна вера, в ней слышно более страстное, мучительное и робкое, что есть у каждого, даже самого маловерного из нас. В ней слышно то, чем переполнены душераздирающе райские напевы Петра Ильича Чайковского – надежда.

Это как это – «душераздирающе райские»?

Да очень просто: посреди ада раем только и можно, что душу разодрать.

На один восхитительный миг,
Словно отблеск заката-рассвета,
Словно чайки серебряный крик,
Мне однажды почудилось это.

Просияли – как счастье во сне —

Невозможная встреча – прощанье —
То, что было обещано мне,
То, в чём Бог не сдержал обещанья.

Спешил… спешил, роптал на Бога.

И жаловался, постоянно жаловался. Смеялся над собой и снова жаловался.

И невозможно оторваться от этих жалоб, потому что они как будто твои, потому что каждому из нас есть на что пожаловаться, и не просто на что-то, а вот именно на это… на то самое, о чём сокрушается поэт, предательски делая тебя… – не знаю, меня, по крайней мере, – своим соучастником, сожалобщиком.

Как устоять, когда в жалобах этих ты находишь… находишь… ну, как сказать… да и зачем, вот же: «Когда я слушаю музыку Петра Ильича, мне хочется плакать… хочется умереть от невыразимой тоски, но и не хочется отрываться от неё, потому что в этой тоске ты находишь свои высшие способности». Надежа фон Мекк – о Чайковском (она тоже была Надежда!).

– Находишь свои высшие способности?

– Да.

– В невыразимой тоске, от которой хочется умереть?

– Да, именно этими чувствами заходится душа, растерзанная и облаготворённая поэзией Георгия Иванова.

Остановиться на мгновенье,
Взглянуть на Сену и дома,
Испытывая вдохновенье
Почти сводящее с ума.

Они никак не воплотится,

Но через годы и века
Такой же луч зазолотится
Сквозь гаснущие облака,

Сливая счастье и страданье

В неясной прелести земной…
И это будет оправданье
Всего, погубленного мной.