Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

Ещё раз не поленимся повторить: «Только русский человек мог открыть этот Запад, который сгущеннее, конкретнее самого исторического Запада…» (О. М.). Да, это мы, русские XXI века, всё ещё открываем Запад и задыхаемся в его неимоверной гуманистической и эстетической густоте. Мы, дикие… вырвавшиеся из русской дикости, мы бесчеловечные, вырвавшиеся из бесчеловечия русской антиистории, мы дионисисты, – мы входим, нет… врываемся в совершившуюся историю Запада, «как маленькие черти в святилище, где сон и фимиам», чтобы пережить… нет, чтобы многократно, всю оставшуюся жизнь переживать это святилище, как величайшую сокровищницу лишь слабо ведомых нам культур, диковинной цивилизации и совершенно неведомого нам если не генетического человеколюбия, то очень хорошо воспитанного человекотерпения. Вот эта способность переживать «сон и фимиам» как открытие нового мира, вот это и есть дар русским от беспредельной русской нравственной свободы. И, воистину!.. – это свобода отринуть Россию, равно как и свобода воротиться в Россию. Равносвобода дерзновения. «Чаадаев именно по праву русского человека вступил на священную почву традиции, с которой он не был связан преемственностью» (О. М.).

Русский человек. Человек из России. Отравленный Россией. Раздавленный Россией. Заряженный Россией.

По слову Мандельштама: «… страна и народ уже оправдали себя, если они создали хоть одного совершенно свободного человека, который пожелал и сумел воспользоваться своей свободой» (О. М.). Свобода диагностики России, предпринятой Чаадаевым, беспрецедентна и почти немыслима для западного исторического человека. Кажется, только Гёте и Хёльдерлин ещё говорили немцам о немцах столь ужасные вещи, как Чаадаев – русским о русских. Исторический западный человек вполне рационально и наизусть знает свою правоту. Он пленён своей правотой, скован собственным рационализмом, собственной forza della ragione, является заложником своей правильности на очевидно разумном своём месте в разумно движущейся истории. Грустный «суд» Чаадаева над Россией стал ненавистен русским, но непреложен остаётся факт, что такой «суд» мог совершиться только из русской нравственной свободы[9]. Пусть даже и свободы одного «совершенно свободного человека, который пожелал и сумел воспользоваться своей свободой».

* * *

Особого внимания заслуживает последний пассаж Мандельштамова шедевра.

Привожу дословно: «Когда Борис Годунов, предвосхищая мысль Петра, отправил за границу русских молодых людей, ни один из них не вернулся. Они не вернулись по той простой причине, что нет пути обратно от бытия к небытию, что в душной Москве задохнулись бы вкусившие бессмертной весны неумирающего Рима. Но ведь и первые голуби не вернулись обратно в ковчег.

Чаадаев был первым русским, в самом деле, идейно, побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно. Современники это инстинктивно чувствовали и страшно ценили присутствие среди них Чаадаева. На него могли показывать с суеверным уважением, как некогда на Данта: «Этот был там, он видел – и вернулся». А сколькие из нас духовно эмигрировали на Запад! Сколько среди нас – живущих в бессознательном раздвоении, чье тело здесь, а душа осталась там!

Чаадаев знаменует собой новое, углубленное понимание народности, как высшего расцвета личности, и – России, как источника абсолютной нравственной свободы.