Андрей Платонов, Георгий Иванов и другие…

Я ел панино, пил кофе, но… мысли мои были не здесь. Они остались в новой сакристии Сан Лоренцо, они запутались в мраморном дыме… в бликах света, лижущих полированные женские тела… в матовом пропадании лучей на шершавой коже мужчин.

Да-да… капелла Медичи.

Можно подробно изложить своё впечатление об этом памятнике, можно рассказать отдельно о каждой из скульптур, можно распространиться о тонкостях архитектурного чутья Буонарроти, но если искать правды, тогда надо молчать.

Ни в одном из слов людских нет и не может быть той восхитительной, той убийственной неги, которая водила здесь резцом.

Нет таких ног на свете, нет таких тел…

Это дым… это сказание о желанном, это преодоление невозможного, победа над самой невозможностью!

Да, так, пожалуй, можно точнее всего определить не сами создания… о нет! но событие, то есть то, что стряслось с человечеством в те дни, те часы… месяцы, когда несчастный урод… когда этот… ладно, назовём его просто – скульптор… когда он, сдувая с мрамора покровы, извлекал немыслимое…

Это была победа…

И тут никто не виноват!

Даже он!

Нет, никто не виноват в происшедшем.

И я не виноват, но… при одном воспоминании о мужской ноге «Дня» мне хочется расплакаться, как виновному в тяжком преступлении, который с облегчением признал, наконец, свою так долго отрицаемую вину.

А, может, и правда, виноват?

Может расплакаться хочет вся позорная мелочь, весь мусор снобизма, который нас всех запробил, как жирная волосистая дрянь – водосток?

Может это желание рыдать и есть попытка пробить духовный водосток?

Может, это прянущий неудержимо вверх фонтан восторга, для которого мы рождаемся и который так подло… так без борьбы предаём?

Ещё никогда не желал я прильнуть губами к мрамору, ещё никогда, стоя перед скульптурой, не смел в буквальном смысле «желать обнять у вас колени, и, зарыдав у ваших ног, излить мольбы признанья пени, всё, всё…».

Я должен был стоять там, навеки опозоренный.

Каждый должен был стоять там, навеки опозоренный.

Ведь если такое было возможно, то нельзя уже и жить ни для чего иного!

Ни для чего, кроме этого дыма… кроме этих проступающих из мрамора пальцев…

Ни для чего – понимаете! – ни для чего, кроме совершенства, кроме борьбы за совершенство нельзя… невозможно жить!

Я должен был там стоять, опозоренный навеки.

Но я стоял прославленный.

Была и боль… была и тоска и даже отчаяние.

Но ещё было какое-то обещание.

Мраморы Медичи – это великое уверение всякого неверующего «фомы».

«Бессмертья, может быть, залог»?..

Да… и залог.

Столь преизбыточное есть уже залог надземного… неземного.

Мне было теперь ясно, что миланская «Пьета Ронданини» не есть настоящий Микеланджело. Слишком человеческое вредно титанам. Меня и не тронул великий обломок из кастелло Сфорцеско, потому что – слишком человеческое отчаяние, слишком безнадежность, слишком признание граничности сил и, более того, возможностей, звучит в этом позднем камне гения. Угасший вулкан – это всегда успокоение тревог и смерть надежды. Этическое… христианское могло бы выразиться в лицах, но Микеланджело не ведал лиц. Он знал одни тела. Он видел живую богосотворённость тела, он имел прямое переживание Господа, прямое богоединство в причастности человекотворению.

Микеланджело ещё раз сотворил человека по Образу и Подобию Божию.

Его «День» потому и не получил лица, что догадки гения всегда глубже его знаний. Микеланджело догадался, что не знает, каково лицо жизненного Дня. Этого никто не знает, потому что День Жизни ещё не настал. То, что мы принимаем за день, есть лишь полутьма проклятости… лишь полусвет изгнания.

День Жизни настанет по искуплении.

Вот почему человек тоньше разбирается в сумерках, вот почему глубочайшие его откровения связаны с ночною тьмой.

Микеланджело сделал – что мог… но уже и это было невозможное.

Он ещё раз создал райского человека.

Но без лица.

Но райского!..

«Утро» и «День» есть подлинное сотворение человека… человека совершенного, но ещё лишенного индивидуальности.

Индивидуализированная горечь «Вечера» и каменный сон «Ночи» – лишь трагические признания, что День Жизни так и не состоялся…

… ещё не состоялся.

Большего Буонарроти не мог, большее ещё лишь потенция.

Оно и по сей день ещё только «может быть, залог»…

Большего не мог Буонарроти!

Но и этого не смог больше никто.

Да… так вот я и говорю – сточки зрения ничто-никогда очень нахально сидеть на пьяцца Санта Кроче, обсуждая с самим собой одно из вершинных достижений человечности, которое ты сегодня лично посетил и немо созерцал.

Это нахально!

Но не стыдно.

Зато ужасно стыдно вдруг сообразить, что так много времени понадобилось, чтобы осознанно отнестись к виденному. Вот только сейчас… пять минут тому назад.

Ты стоял перед гробом Микеланджело.

Ты стоял перед гробом Микеланджело?

Ты стоял?..

Да, ты стоял, а он смотрел на тебя невидящими мраморными глазами и переломанным носом урода.

Жалкое лицо.

Страдальческое.

Так выглядел человек, сотворивший Образ и Подобие Божие.

Его гробница – белое молчание.

Ничего она не скажет, но………….