Андрей Смирнов

разных видов огня; даже вода в источниках здесь была прохладным, освежающим пламенем.

Лицемер глазами ангела видел потоки света и сопряжения смыслов, каждый из которых был

представлен в своем высшем, преображенном виде: если в более низких мирах идею можно было

бы сравнить с холодным углем, то здесь этот «уголь» пылал: все, что есть, во всех мирах, от их

начала и до конца, здесь обретало смысл; истинное предназначение каждого существа, каждой

вещи, мысли, каждого чувства и движения души – все здесь становилось очевидным и явным,

таким, каким должно было быть. Так видел Эмпирей ангел – каким же видели его Князья Света, не

знал никто, кроме них самих.

Лицемер двигался среди потоков света, складывавшихся в удивительной красоты

архитектуру. Он опасался приближаться к крупным скоплениям силы, понимая, что может

столкнуться с кем-нибудь из Солнечных Князей – и хотя собственной их силы он не боялся, но в

каждом из них таился отблеск Изначального, и Солнце могло разгадать обман Темного Князя. Он

рисковал, но все же взойти сюда, на девятое небо, было необходимо: он и так слишком долго

откладывал это путешествие: уже начинала разгораться война Изгнанных Орденов с

Ильсильваром, а он так и не выяснил того главного, без чего вся эта война, возможно, вовсе не

имела никакого смысла.

Он встретил великолепное светоносное существо, напоминавшее ангела, однако

происходившее из рода людей: когда-то на земле оно было великим святым, а после смерти было

забрано на небо, преобразилось и обрело новую жизнь. Смертные знали об этом роде духов и

называли их  тхагол, не зная, что это слово является искаженной формой мидлейского «тхаг-йол1»,

и обозначает, в самом точном переводе, обыкновенного кастрата. С точки зрения Лицемера,

данное обозначение подходило этим сияющим бесполым существам как нельзя более точно:

наделенные великой силой и праведностью, осиянные славой Князей, прекрасные как боги – но

лишенные при этом всего, что делает человека человеком, не имеющие ни страстей, ни сомнений, не способные даже уже и помыслить что-либо, противоречащее законам и правилам,

установленным всеблагим Солнцем – Темному Князю тхаголы казались скорее обрубками людей,

чем полноценными, самостоятельными существами: ведь свобода их воли, хотя, быть может, и

сохранялась номинально, но целиком сводилась к выбору между хорошим и хорошим. Они не

могли выбрать зло, потому что не имели в своей природе ни единой его частицы – также, как рыба

не способна выпрыгнуть из своего озера и отправиться путешествовать по горам и пустыням: ни

природа рыб, ни природа тхаголов не предполагала каких бы то ни было способов переменить ее

основные свойства; лишенные неверной и слабой человечности со всеми ее пороками и

противоречиями, великие праведники Эмпирея также оказались лишены и анкавалэна.

Лицемер расспросил тхагола и узнал, где расположены дворцы Князей, их центральные и

переферийные храмы, являвшиеся одновременно их дворцами и обиталищами. Со времени его

прежних визитов девятое небо почти не изменилось, но Лицемеру требовалось узнать

расположение дворцов, которых тут не могло быть прежде; заодно он выяснил и распорядок

церемоний, проводимых в этих храмах-дворцах. Он не хотел приближаться к центральным

святилищам, но, на его счастье, бог, которому Князь Лжи собирался нанести визит, сегодня

отдыхал в одной из своих отдаленных резиденций, символизирующей неявные формы смирения и

кротости; там он давал наставления и принимал подношения.

Лицемер поблагодарил тхагола и отправился в путь. Хотя нужный ему дворец и находился

весьма далеко от центральной части Эмпирея, и, в переложении на земные расстояния, длина пути

составила бы тысячи миль – быстрые крылья ангела преодолели это расстояние чрезвычайно

быстро, и если бы Лицемер не осторожничал и не опасался привлечь к себе внимание, своей цели

он бы достиг еще быстрее.

Аккуратные рощи из мягкого, теплого, неяркого пламени окружали дворец Шелгефарна;

их стволы состояли из сгущеного света, а вода, орошавшая их корни, представляла собой

особенную форму прохладного огня. Как бывало и прежде, Лицемер вновь задумался о том, в

какой мере силы Изначальных оказали влияние друг на друга: даже здесь, в самом Эмпирее,

можно было найти следы этого взаимного влияния – также, как в Сопряжении и на Дне. Прежде

творения Сальбравы Солнце было только лишь огнем и светом: ни тени, ни прохлады в его ореоле

невозможно было даже и представить. Горгелойг был разрушением и тьмой; Луна – формой и

1

 буквально: «не имеющий семени»  (мидлейский)

сном. Силы Изначальных соединились, породив нечто такое, что ни один из них не смог бы

сотворить самостоятельно; и из этого порождения они взяли себе то, что вложили в него другие –

а взяв, вернули, дав начало вещам, которых прежде не смогли бы породить. Так Ад наполнился

невыносимым огнем; Луна засияла серебряным светом; а на Небесах, чье прежнее неукротимое

пламя было усмирено, повсюду разлился покой; то, что прежде не имело образа, теперь обрело

формы многочисленных существ и явлений.