Андрей Смирнов

обстановке: например, в новолуние, на залитом кровью алтаре, в круге из черных свеч… увы, Керстен не оценил ее затей, нажаловался отцу и отношения между баронствами охладели. Но все

же вторжение захватчиков — общая угроза, и Дейри решила, что стоит на время забыть об их

местных и, в общем-то, маловажных, дрязгах. Она взяла чистый лист, обмакнула кисть в

чернильницу и написала:

«Керстену эс-Финлу, сыну Зайрена эс-Финла, барона Йонвельского

Дорогой Керстен! Поскольку у вас нет Шепчущих камней (как часто ваша 

принципиальность идет вам во вред, ты не находишь?), хочу сообщить, что не далее как сегодня 

через туннель Ареншо прошли северяне — те самые, что разрушили Браш — и карлы не сумели 

остановить их. Поскольку их слишком много, отец не видит смысла вступать с ними в 

сражение; наверное, также стоит поступить и вам… хотя если вы героически погибнете, то 

наверняка попадете на небо, что, возможно, кажется тебе лично более привлекательным. В 

любом случае, у вас есть время принять решение.

В отличии от кое-кого, я умею ставить общие интересы выше личных обид.

Дейри эс-Шейн, дочь Тарока эс-Шейна, барона Ранкедского.»

Закончив писать, она спустилась вниз, во двор замка и добралась до голубятни. Пожевывая

дурман-траву, на лестнице сидел старый птичник Этхоль.

— Мне нужен черный голубь, — величественно сообщила ему баронесса.

Не вставая, Этхоль искоса посмотрел на благородную девицу. Он видел четыре поколения

эс-Шейнов на своем веку и был уже слишком стар, чтобы скакать по щелчку какой-то девчонки, которая еще совсем недавно писалась в пеленки и носилась по двору вместе с детьми слуг и

стражников, распугивая куриц и поросят.

— Где я возьму черного? — Этхоль пожал плечами. — Ты их уже всех позабирала. Бери

белого.

В Речном Королевстве его бы высекли плетьми, а то и повесили бы за столь

непочтительное обращение к благородной даме, но здесь, в далеком баронстве на северо-западе

Ильсильвара, его слова прозвучали естественно и даже обыденно.

— Могущественные силы, постижению которых посвящена моя жизнь, желают черных

голубей и оскорбятся, если я предложу им белых… — Гордо сообщила Дейри, но тут же сбилась

на менее пафосный тон. — Что, совсем черных нет? Ну давай тогда хотя бы серого…

Кряхтя, Этхоль поднялся, зашел в голубятню и вскоре вернулся, неся серого голубка,

которого и вручил госпоже. Пока Дейри несла птицу в свою комнату, та пару раз едва не

вырвалась, и уже в комнате Дейри замерла, сообразив, что не может отпустить голубя для того, чтобы подготовить письмо к отправке — сделай она это, ловить его потом придется по всему

помещению. И посадить птичку некуда. Ну разве что в корзину к мертвой голове. Дейри сделала

шаг в сторону церемониальных покоев, но затем подумала, что птице близость шевелящейся и

издающей звуки мертвой головы может нанести тяжелую душевную травму, и остановилась.

— Куда мне его посадить, чтобы не улетел, пока привязываю письмо? — Обратилась она к

Коте.

— Смотри!.. — Котя запрыгнул на стол и взмахнул лапками. — Делай такое заклятье.

Дейри ощутила, как меняется ее восприятие, как ее Тэннак, откликаясь на воздействие

демоненка, становится чувствительнее к тонкому миру. Убедившись, что она хорошо видит то, что он хотел показать, Котя начал творить простое заклятье, проговаривая его ключевые элементы

вслух на одном из демонических диалектов. Дейри почувствовала, как будто ее внимание и волю

что-то захватывает… впрочем, Котя тут же развеял чары, не доведя их до конца.

Дейри заглянула в глаза голубю и, прежде чем применить магию, зловещим тоном

изрекла:

— Я порабощу тебя, жалкое создание!

Голубь посмотрел на нее недоуменно. Однако, уже через несколько секунд его застывший

взгляд вовсе перестал выражать что-либо, а трепыхания прекратились. Дейри аккуратно опустила

птицу на стол, положила письмо в легкий пергаментный футлярчик, и привязала футлярчик к

лапке голубя. Теперь нужно было дать понять птице, куда лететь. Это заклятье она знала наизусть.

Дейри пролила из графина немного воды на стол и, погрузив в воду кончик указательного

пальца, кое-как нарисовала влажный кривой узор вокруг голубя. Наклонившись, она зашептала

заговор, вызывая в своем воображении путь, который предстояло проделать птице, и образ

адресата. Важнее мысленных картинок было ощущение направления и Слепок Керстена, но и об