Андрей Смирнов

Хотя в иных странах Ильсильвар почитался центром ереси и свободомыслия, он вовсе не

был страной, обитатели которой, как один, придерживались лекханитской ереси. Настоящих

лекханитов было весьма немного, это было лишь одно из множества мистических и философских

учений, которые переполняли Ильсильвар — особенно в его густонаселенных центральных

регионах. Имелось множество школ, большинство из которых придерживались нейтральных

взглядов (хотя у каждой школы были свои особенности), но также в Ильсильваре допускалось

присутствие и даже проповедь сторонников как светлых, так и темных учений (при условии, что

последние не станут практиковать наиболее вызывающие аспекты своей мистики — вроде

человеческих жертвоприношений). Свобода приемлит даже тех, кто выступает против свободы и

порицает ее — им предоставляют право говорить наравне с остальными. Неизбежное следствие

свободы — веротерпимость: в обществе, где каждый имеет право проповедовать свои идеи,

поневоле приходится защищать свои убеждения словами, а не оружием, ибо со всем миром

воевать невозможно. Ильсильварские философы, мистики и богословы могли отчаянно ругаться

друг с другом, но костров, на которых одна сторона сжигала бы адептов другой, в этой стране не

видели уже много веков. Доходило до того, что даже в одной семье могли уживаться

представители самых разных убеждений и школ. Керстен, воспитанный на рыцарских романах и

вызубривший увесистое «Правило праведников» едва ли не наизусть, грезил о пути воина света; его старший брат, Алидер, увлекался стихиальной магией и почитал лунных богов; его другой

старший брат, Дженон, давным-давно ушел в монахи, став членом боевого братства Обители

Тысячи Кулаков; его сестра Хейла, мало интересовавшаяся метафизикой, вышла замуж за

лекханита; его мать, Тейра эс-Ганнет, придерживалась учения Лейрин Дангилской, призывавшее

женщин к освобождению от мужской тирании, саботажу домашних обязанностей и постельным

утехам лишь тогда, когда их пожелает сама женщина; отец Керстена, барон Зайрен, не верил ни во

что и интересовался лишь тем, что приносило практический результат. С женой Зайрен не делил

ложе вот уже много лет, а для постели держал при себе молодую любовницу — любовница же

увлекалась чтением мистических книг Рауфа Клейнока, верила в эволюцию человечества,

происходящую строго по плану Высших Сил и регулярно общалась во снах со своим духовным

наставником.

В этом кругу Керстен иногда ощущал себя последним защитником веры, одиноким

паладином, соблюдающим чистоту веры среди еретиков и отступников. Если бы кто-нибудь

сказал ему, что его стремление к свету — не более, чем бунт юнца, восстающего против

привычной реальности не в силу осознанности совершаемого выбора, а в силу наивности и

пылкости, присущей юнцам — Керстен бы, конечно, не поверил. Ему казалось, что он нашел

истину во мгле обыденности, смысл жизни, открытый путь в мир горний. Гешское священство (с

представителями которого он не сталкивался в жизни ни разу) казалось ему воплощением

святости — ведь так его рисовали прекрасные и мудрые книги, а они не могли врать; а сам Геш —

таинственным и чистым государством, являющим собой что-то среднее между раем на земле и

аванпостом сил света, выдвинутым вглубь вражеской территории.

Вторжение северян будоражило ум. О жестокости пиратов он был наслышан и не ждал

ничего от их прибытия ничего хорошего, а вот Изгнанные Ордена представляли собой загадку.

Как и большинство ильсильварцев, он полагал, что оберегающие страну бессмертные вмешаются

и легко разгромят Ордена также, как сделали это во время предыдущего вторжения — но когда

это произойдет? И как поведут себя Ордена до этого часа? Будущее внушало тревогу. Керстен

нисколько не симпатизировал захватчикам, но силам, которые, предположительно, должны были

защитить ильсильварцев, доверял еще меньше. Невозможность выбрать одну из сторон в

конфлике, которую затем можно было бы целиком идеализировать, смущала его чистую душу.

Конечно, он оставался на стороне своей семьи, но только в силу кровного родства, в духовном же

плане он не видел в этой войне тех, кто мог бы хоть в какой-то мере стать воплощением его

идеалов.

Раздался стук в дверь, и следом — голос Ульфа, одного из старших слуг:

— Ваша милость…

— Войди.

Скрипнула дверь. Ульф остановился на пороге.

— Прибыли барон Цальван Албесский и Мейкар, сын барона Деральшанского. Ваш отец

желает, чтобы вы спустились вниз и участвовали в совете.

— Сейчас буду.

Наклонив голову — со стороны слуги это должно было означать поклон, но по виду

больше смахивало на кивок — Ульф ушел, а Керстен наскоро оглядел себя. Достаточно ли

презентабельно он выглядит? Керстен поменял мягкие домашние башмаки на короткие сапоги с

отворотами, пригладил светлые волосы костяным гребешком, нацепил плащ и спустился в общую

залу.

Гости и сопровождающие их рыцари, а также отец, брат, и два баннерета барона Зайрена

уже были здесь. От барона Тарока прибыл баннерет Лиен Халвой, он приехал в замок еще два часа

назад. Керстен знал, что послания были разосланы и другим соседям, но их приезда не ждали —

только гонцов или птиц.