Андрей Смирнов

удовольствия от изучения мозаики букв и мятых бумаг не получал. Не известно даже, сохранилось

ли вообще хоть что-то от книги, которой пользовался Маскриб перед смертью: ведь если именно

ее Маскриб употреблял для «вызова демона» то она, находясь ближе остальных к месту, где

старикан «лопнул», вероятно, была разорвана на мелкие клочки и выкинута в таком виде вместе

прочим мусором из комнаты Рапхабельта.

Просмотр тех страниц, которые все-таки сохранились, ничего не дал. Там не обнаружилось

ничего такого, из-за чего стоило бы специально оповещать Фремберга. Конечно, Рапхабельт мог

ошибиться и придать огромное значение какому-нибудь совершенно несущественному тексту

(например, принять мистические стихи со вставками из Искаженного Наречья за какие-то особые, необычные заклятья), однако в таком случае оставалось непонятным, почему книгочей так

странно погиб. Кроме того, в своем деле, по словам Фремберга, он был профессионалом, и это

значило, что «мистические стихи» и прочие заигрывания с Искаженным Наречьем, которым так

любили предаваться излишне образованные обеспеченные горожане, вряд ли бы его обманули. По

всему выходило, что искомая книга и в самом деле должна содержать в себе что-то особенное, выдающееся; кроме того, очень и очень вероятно, что в книге описана процедура вызова демона.

Прошла неделя. Кипа просмотренных книг росла, но ни конца, ни края работы не было

видно. Манускрипты на Искаженном Эдрик просматривал особо тщательно, но среди ошметков,

оставшихся от рукописей Маскриба, имелось несколько текстов и на других языках,

малоизвестных или вовсе забытых. Руны вились причудливой вязью, то, что могло показаться

набором палочек или цепью завитков, являлось на самом деле какими-то словами, некогда

45

значившими для авторов этих строк очень многое. Может быть, это были стихи, а может быть —

история, как всегда, кровавая и безжалостная, может быть, чье-то жизнеописание, а может —

выдуманный рассказ или очередная притча из жизни богов, людей или бессмертных.

Временами, устав от подвальной сырости и темноты, Эдрик забирал стопку «особо

подозрительных» книг на Искаженном и поднимался наверх, в библиотеку. Здесь было светло и

чисто, и работалось куда легче, чем внизу. Временами в библиотеку заглядывали разные важные, богато одетые персоны. Эдрик не обращал на них никакого внимания, а они — на него. Не

исключено, что среди посетителей был и сам князь Арзериш, но Эдрик, не зная его в лицо, не

предпринимал попыток это выяснить. Во всяком случае, никто ни разу не потребовал от него

немедленного оказания почестей правителю Рендекса, и Эдрик, отнюдь не горевший желанием их

оказывать, был этим вполне доволен.

Жреца, замеченного во время первого посещения библиотеки, Эдрик здесь больше не

видел. Да и вообще, присутствие в городе Гешского священства как-то особенно не ощущалось.

Рендекс входил в состав Речного Королевства — страны, издревле признававшей религиозный

авторитет Геша — но, похоже, конкретно в этой, самой западной области Королевства, Гешских

жрецов не рассматривали как необходимейшую подпорку государственной власти. Они

существовали, и их, конечно, никто не осмеливался преследовать, но никакими особенными

благами жрецы в Рендексе наделены не были.

К концу недели Эдрик, неожиданно для себя, обзавелся новым знакомством. Да и не с кем-

нибудь, а с симпатичной девушкой.

Произошло это в один из тех часов, когда он работал в библиотеке. Оградившись от

внешнего мира стопками книг, как неприступными стенами, и свитками, как валом вокруг них,

Эдрик изучал произведение, написанное около восьми столетий тому назад, на одном из

диалектов Искаженного. Диалекта Эдрик не знал, и потому продирался через текст с большим

трудом. Язык колдунов весьма непрост; даже самая древняя, «ортодоксальная» его форма

содержит в себе тысячу двадцать четыре знака. Каждый знак — иероглиф и буква одновременно: он имеет как смысловое значение, так и особое звучание. Запись на Искаженном больше похожа

на сложную формулу, чем собственно на текст; воплощая эту формулу в жесте и слове колдун тем

самым произносит заклятье, способное воздействовать как на умы других людей, так и на косную

материю. Слово, как совершеннейший образ порядка, соединение внешней формы и внутреннего

смысла, творит и разрушает мир. По крайней мере, так полагают колдуны, практикующие

«классическую» магию.

Диалекты Искаженного добавляют к «ортодоксальной» версии еще несколько тысяч

редких или производных знаков, и миллионы комбинаций, которые в «классике» либо

недопустимы, либо имеют совершенно иную интерпретацию. Все диалекты, вероятно, не знает

никто, кроме Гайгевайса, Бога Мудрости; ведь каждый из них — плод многолетних трудов того

или иного великого волшебника или целой заклинательной школы, с собственными традициями и

определенным, отличным от других, вектором исследований. Появление диалектов — результат

безуспешных попыток сделать Искаженное Наречье тем, чем оно не было и никогда не сможет

стать — языком Истинным, универсальным, языком самого бытия, а не только проявленного,

феноменального мира.