Андрей Смирнов

Конкретно этого диалекта Эдрик не знал, но всякая вариация Искаженного Наречья имеет

в основе «ортодоксальную» версию, надстраивая над ней свою собственную знаково-смысловую

конструкцию. Поэтому основной рисунок волшбы отследить было возможно — по крайней мере,

теоретически.

Он услышал, как кто-то отодвигает кресло, чтобы занять место напротив. Поднял глаза и

увидел молодую кареглазую девушку, с любопытством рассматривавшую его самого, а также —

загромоздившие стол оборонительные рубежи из книг. Одета девушка была неброско, но со

вкусом. Цвета тканей, фактура и вид подобраны умело и точно, однако никаких особенных

украшений нет и драгоценностей — тоже.

«Камеристка какой-нибудь знатной дамы, — подумал Эдрик. — Или дочка небогатого

дворянина. А вероятнее всего — и то, и другое сразу.»

Девушка улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые будто жемчуг.

— Здравствуйте, — сказала она. Эдрик кивнул. У него не было настроения изображать

галантную суету. «Что ей от меня нужно?» — подумал он.

— Я уже не первый день вижу вас в библиотеке, — сказала девица. — Кто вы?

— Эдрик Мардельт. А вас как зовут?

46

— Вельнис.

— Просто Вельнис?

— Просто Вельнис. Вас это удивляет? Значит, вы нездешний. У нас не дают женщинам

вторых имен до тех пор, пока они не выйдут замуж. А вы откуда? Из Хальстальфара?

Эдрик понимал, почему она так решила: высокий рост, прямые русые волосы и голубые

глаза считались типичными для представителей этой страны. Правда, в последние века все так

перемешалось…

— Нет, — произнес он. — Я ильсильварец.

— Вот как? Никогда бы не подумала.

Он равнодушно пожал плечами. Он не испытывал ни малейшего желания рассказывать о

том, что собственная мать отказалась от него сразу после рождения. И вероятнее всего — потому, что зачат он был в результате насилия, совершенного над ней каким-нибудь хальстальфарским

солдатом. Во всяком случае, знаменитый поход Изгнанных Орденов на Ильсильвар случился

приблизительно за год до даты его предположительного рождения. Добавим русые волосы и

голубые глаза против темных (или даже черных) глаз и волос, свойственным ильсильварцам — и

получим очень, очень правдоподобную версию событий, предшествовавших появлению на свет

Эдрика Мардельта.

— Что ты читаешь? — Спросила Вельнис. Навязчивое знакомство, переход на «ты» после

нескольких фраз при других обстоятельствах заставили бы Эдрика предположить, что девица

совсем не против где-нибудь в укромном местечке поупражняться с ним в любовной игре. Он

знал, что нравится женщинам, и никогда не стеснялся пользоваться этим. Но сейчас… тут было

что-то другое. Он не умел видеть души людей так же ясно, как Фремберг, но и того, что он

чувствовал, хватало, чтобы понять: она не испытывает к нему влечения. Не было ни игры, ни

кокетства. Чистый интерес, не замутненный ничем посторонним. Как у ребенка.

Он показал ей книгу.

— Ааа… — Потянула Вельнис. — Абрут Ласкабри… никудышный некромант и еще

худший философ.

Он не удивился — хотя и мог бы. Камеристке не полагается знать таких вещей.

Камеристке вообще не полагается знать Искаженное Наречье. Однако она знала и кто такой Абрут

Ласкабри, и на каком языке написано на обложке его имя. И это могло свидетельствовать только о

том, что…

— Ты колдунья? — Спросил Эдрик, хотя и так был уверен, что нет.

Вельнис улыбнулась.

— Нет.

Он кивнул.

— Значит, ты  сингайл.

Она уже не улыбалась — смеялась.

— Ну… немножко.

Сингайл — поэт-мистик. Развлечение, распространенное в среде томящейся от безделья

знати. Искаженное Наречье предназначалось для записи колдовских формул, и даже для общения

оно не годилось… сингайлы же использовали его для поэзии. Со «стихами» сингайлов Эдрик был

знаком весьма поверхностно, но подозревал, и не без оснований, что основана эта «поэзия» на

полном пренебрежении какими бы то ни было правилами колдовского языка. У всякого заклятья

есть свой ритм, в котором оно произносится и творится — но почувствовать его может лишь тот, кто практикует волшбу. Сингайлы, в большинстве своем, практикой либо не занимались вовсе,

либо знали о ней крайне мало. Для них был важен не ритм, а рифма, важна не внутренняя

связность, а внешняя соразмерность. Никто не мог объяснить, зачем они пишут стихи на

Искаженном. Наверное, прежде всего потому, что это было дьявольски сложно. Во-вторых,

потому, что в самом языке колдунов заключена какая-то тайна. Сингайлы тянулись к ней, хотели

постигнуть и превзойти… но в результате — только опошляли язык колдунов. Наблюдавшие их

собрания рассказывали, как они с важным видом произносят всякую тарабарщину, несут

невразумительную чушь, наполняющую сердца непосвященных мистическим трепетом и

заставляющую профессиональных магов в отчаянье хвататься за голову. У сингайлов был свой

собственный интеллектуальный мирок, своя элитарная культура, свой язык и свои ценности, не

понятные никому за пределами их круга.

…Эдрик не поддержал ее веселья.

— Зря, — сказал он. — Идиотское развлечение.

47

Он думал, она обидится. И ошибся. Не переставая улыбаться, она поставила локоть на

стол, положила на ладонь подбородок и с любопытством принялась разглядывать своего