Андрей Смирнов

сочившегося из бойниц, кружились частички пыли. — Можем встречаться здесь… иногда. Если

хочешь.

— Хочу.

Глава восьмая

Первый из трех странных снов, приснившихся мне на пути в Рендекс, я увидел на

следующую ночь после того, как пересек границу Витхаллабреского княжества. Игра в прятки с

блюстителями порядка задержала меня на несколько дней, но и позволила выжать из душ этих

растяп солидный объем силы. Когда они, наконец, сообразили, что в этой игре преследуемый и

преследователи меняются местами слишком легко, то разом утратили большую часть своего

служебного рвения. Вместо поисковых рейдов по лесам теперь они скапливались в поселках и

городках, намереваясь устроить в ближайшем будущем крупномасштабную облаву. Но, пока они

стягивали силы и готовилась к сему мероприятию, я сумел выскользнуть из оцепленного региона

и повернул на запад, к Экфорду — я и так слишком сильно забрал к северу во время беготни по

лесам. У меня появилась хорошая лошадь — пегая кобыла, позаимствованная у командира

патруля. Возможно, он был неплохим бойцом, но мне так и не пришлось это проверить. Я

приказал его сердцу остановиться, вогнал кинжал в бок второму патрульному, а третьего,

перетрусившего юнца, вовлек в Игру. Он слишком испугался, совсем потерял себя в страхе. В

таком состоянии нетрудно было  зацепить его и выпить…

В седельных сумках нашлось немного мяса и хлеба, что оказалось весьма кстати — я не ел

уже два или три дня. В одной из трофейных фляг плескалось не вода, а пиво, и я не стал проявлять

чрезмерную брезгливость. Лошадка, прежде принадлежавшая командиру, отнеслась ко мне

поначалу враждебно и даже, выказывая норов, пыталась размозжить копытами голову. У меня не

53

было времени уговаривать ее по-хорошему и, потому, чтобы побыстрее создать между нами

хорошие отношения, пришлось пожертвовать частицей вытянутой из мальчишки силы. Лошадь,

из-за ее пестрой расцветки, я назвал Ягодой, и, как выяснилось, был дважды прав — она обожала

землянику…

На следующую ночь… Я остановился всего на несколько часов — в основном, ради того,

чтобы не загонять лошадь. По дороге я отнял еще несколько жизней и теперь они бурлили во мне, наполняя тело выносливостью и силой. Очень скоро эта энергия испарится, уйдет, но пока она со

мной, я не уставал и не испытывал нужды ни в пище, ни во сне.

Я думал, что слишком возбужден, чтобы заснуть, но стоило мне опуститься на землю,

закрыть глаза и расслабить мышцы, ощущая лопатками и затылком шершавый ствол дерева — как

разум вдруг погрузился в странную дремоту. Как будто бы я отделился от своего тела: я был слаб

и истаивал, исчезал — в то время как тело бурлило от переизбытка энергии. Между моментом,

когда на меня навалилось это странное состояние и до того, как я исчез «окончательно», я ощущал

ужас перед наступающим небытием — ужас, слабеющий по мере того, как  меня оставалось все

меньше. После Бэрверского холма все мои сны стали кошмарами: оскаленные морды, горы

трупов, пожирающие плоть насекомые, затягивающая болотная трясина — в общем, полный

набор. Центральным мотивом всех этих страхов, их содержанием, всегда было одно и тоже —

ощущение потери себя, распад «я», забвение и угасание личности. Безразлично, как это

выражалось — в образе трупа, закопанного под землю и медленно сжираемого червями; в образе

беглеца, разрываемого на части одичавшей стаей собак, или как-то еще — центральное ощущение

всегда оставалось одним и тем же. Я исчезал, переставал быть и это было ужаснее, чем любая

пытка. Страх телесной смерти можно преодолеть, но ужас перед распадом собственной воли,

своего «я» преодолеть невозможно. В этом — причина того, почему я отнимаю чужие жизни так

легко, без всякого внутреннего протеста — я знаю, что если не сумею собрать силу, если не

достигну Слепой Горы или не преодолею моста, ощетинившегося стальными иглами — тварь из

Морфъёгульда придет ко мне и то, что терзает меня во снах, станет реальностью.

В ту ночь не было образов, никаких собак или червей, все произошло слишком быстро.

Чистое ощущение угасания «я» — и столь же чистый, слабеющий с каждым мгновением ужас. Но

потом, когда черта пересечена, когда меня уже нет… потом… пришло одно видение.

Я стоял в ослепительном мире.

Вернее…

Не я. Кто-то другой. Существо, воспринимавшее мир совершенно иначе, чем я.

Действующее в иной системе координат. Вообще — другое.

Я как будто смотрел его глазами. Как будто бы где-то подобрал крошечный кусочек чужой

памяти. К чужим воспоминаниям мне не привыкать, но все осколки чужих Келат, что влились в

меня на Бэрверском холме, принадлежали людям. Это воспоминание — нет.

И все же, чтобы как-то передать его содержание, мне придется прибегнуть к образам и

понятиям человеческого мира. Иначе — я просто не представляю, как об этом рассказать.

Итак, он стоял в невыразимо красивой, ослепительной стране. В месте, целиком

состоявшем из света. Он был не один — рядом находились те, кому принадлежал этот свет.

Могущественные. Сильные. Прекрасные.

Он был пленником, но не испытывал перед ними страха. Он знал, что ему не на что