Андрей Смирнов

Она не помнила о двух служанках, оставшихся за дверью, не пыталась узнать, как я-

Малкриф, могу быть жив, хотя и должен быть мертв. Она вообще ни о чем не думала, но жила в

эти мгновения как будто во сне. Я соткал это сновидение для ее разума — пришлось истратить

частицу силы из своих «кладовых» чтобы достичь нужного эффекта. Нельзя получить все, не

вложив ничего; но я рассчитывал, что конечная выгода покроет все предварительные затраты.

Рано или поздно чары спадут, ее полуосознанный Дар разорвет узы и она проснется. Но я

не собирался ждать, когда это произойдет само. Задрав юбку Лакайры, я гладил и ласкал ее ноги, живот, лобк; ее извивающееся тело умоляло только об одном «продолжай»… в этот момент я снял

чары.

Думаю, нетрудно представить ее состояние, когда сон пропал, она вернулась в реальность

и увидела, что стоит, полураздетая, перед незнакомым мужчиной, страстно прижимаясь к нему, высоко задрав одну ногу, с вожделением принимает его более чем непристойные ласки…

Этот момент — когда одна схема поведения вдруг стала непригодной, а новая еще не

вступила в действие — очень важен для Игры. Именно здесь, в этом разрыве, я и ловлю души.

Мгновением раньше она еще нежилась в объятьях возлюбленного, мгновением позже она истошно

завопит и начнет вырываться из моих рук, но между этими двумя мгновениями есть еще третье, в

которое я вхожу, и беру то, что могу взять. Чтобы растянуть это мгновение, я воткнул палец под

нижнюю челюсть Лакайры, пробил кожу и мышцы, и прижал язык, не позволяя ей кричать. Она

подавилась собственной кровью, но захлебнуться ею не успела — я выпил ее раньше. Потом я

позволил ее иссохшему трупу упасть, пробормотав «Прости», вытер руки о платье покойной и

повернулся к двери, слыша, как скрипят петли: служанки, заподозрив неладное, решились

заглянуть сюда еще раз. Я не хотел убивать и их тоже, но мне пришлось это сделать, иначе своими

воплями они поставили бы на уши весь замок.

Эти три трупа найдут, и очень скоро, но какое-то время у меня еще было, и я не тратил его

зря. Забрал свои вещи, вышел во двор, приказал караульному открыть ворота, сел на Ягодку и

уехал. Волшебство бурлило во мне, как обжигающее, кипящее вино. Остекленевший взгляд

караульного, застывшего у распахнутых ворот — вот последнее, что я увидел. За спиной я

услышал крик — кажется, баронессу нашли — и усмехнулся: поздно. Вам уже не встать у меня на

пути, и значит — трупов сегодня будет не так много, как могло было быть. Это почему-то

показалось мне смешным, и я смеялся, как сумасшедший, до тех пор, пока мой смех не перешел в

плач. Ночь к этому времени давно приняла меня в себя, и я скользил в темноте легко, как птица в

небе или рыба в водной стихии. Я как будто слился с Ягодой в одно целое, целиком отдался

бешенной скачке в никуда, через ночь — и может быть, только это и уберегло меня от рецидива

безумия…

Я остановился только под утро. Лошадь была измотана до предела, я тоже, но мое

изнеможение относилось не к телу, а к разуму. Более низшие души — Шэ и Холок — все еще

были полны сил. Я уже жалел о том, что выпил баронову дочку. Я получил огромный приток

силы, поглотив ее девственный Дар; но если прежде я не чувствовал Тэннака потому, что он был

практически мертв, то теперь вместе с ощущениями вернулась боль. Во время скачки она только

нарастала, но я сумел отстраниться от нее, теперь же она вцепилась в меня с утроенной силой.

Пройдет немало времени, прежде чем боль утихнет и я позволю Тэннаку сделать первый вздох,

молясь при этом всем богам Тьмы, чтобы после всех низостей, убийств и мучений способность

забирать энергию из мира естественным способом вернулась ко мне, избавив от необходимости

красть чужие души и выжимать из них сок.

Искупав Ягоду и подыскав для нее лужок со свежей травой, я расположился под

деревьями, съел несколько сухарей и прикрыл глаза. Я не собирался засыпать, но, как и в первый

раз, провал в сновидение произошел вне моей воли. Угасание «я»; ужас, сменяемый оцепенением; беспамятство и ничто; нет даже того, кто мог бы сказать «меня нет»…

57

…Я-он поднимется по горной тропе, среди мертвых камней и скал, утопающих в белесых

клубах тумана. Он идет медленно, прихрамывая на левую ногу, поврежденную давным-давно — в

те дни, когда его сбросили с небес и лишили сил, которыми он был наделен изначально… Клюка

постукивает по камням… Он обрел новые силы, была война, завершившаяся полным поражением,

но его так и не смогли окончательно уничтожить. Теперь он возвращался — из серо-стального

озера смерти, по спиральной дороге к вершине горы — туда, где алая муть облаков вот-вот была

готова пролиться кровавым дождем…

Он шел вверх — зная, ощущая всем своим естеством, что есть некто, стремящийся к

вершине горы — но идущий к ней другой дорогой. Два пути соразмерны, но первый направлен

вверх, второй лежит в плоскости чужого мира. И все же на вершине горы они пересекутся,

встретятся лицом к лицу. Чем ближе к месту встречи один, тем ближе второй.

…Когда я очнулся, солнце поднялось уже высоко. Кипение краденой силы поутихло, и