Андрей Смирнов

исчезла, а стала гуще, сильнее; он хотел броситься на нее, но не мог. Тогда он заскулил и отполз…

Равнодушно наблюдая за ним, Лердвих вдруг осознал, что нет никакого духа Ламисеры;

есть другой Лердвих, еще пару недель назад неизвестный ему самому — Лердвих Ламисера. Он

понял, что человек — нечто большее, чем кажется; понял, что до сих пор знал лишь крошечный

кусочек настоящего себя. Он повернулся и пошел к своему дому. По мере того, как слабела сила и

таял Лердвих Ламисера, юноша возвращался к своему обычному миру. Но память о

произошедшем осталась. Теперь, в «обычном» мире, сделанное уже не вызывало в нем восторга, а

только страх. Лердвих понял, что ничем не отличается от человека, разыскиваемого королевским

посланником. Пес уже мертв, Лердвих отнял у него жизнь. Пока Хаг еще может ходить, но через

несколько дней, а может — часов — издохнет: Лердвих повредил его жизненную сущность так

сильно, что исцелить ее уже невозможно. В эти минуты Лердвих узнал о себе несколько

неприятных вещей. Он убил Хага, но будь в ту минуту рядом со своей собакой хозяин — пощадил

бы Лердвих его? Нет. Он мог убить чтобы спасти свою жизнь; мог убить того, кто пытался его

унизить. Мог ли он убить за оскорбление?.. За одну насмешку?.. Только за то, что тот или иной

встречный просто не понравился ему?.. Убить ради мешка с золотом, после которого ни ему, ни

Ане, ни детям не придется больше страдать от людей барона, унижаться перед ними, голодать

зимой?.. Ради половины мешка?.. А ради одного кошелька с золотом?..

Лердвих смотрел внутрь себя и находил одни и те же ответы: да, да, да… Он вполне

способен на все это. Он не знал себя, потому что у него никогда не было подлинной силы. Теперь

сила пришла, и он начал раскрываться: но каков он? кто он? Все тот же добрый мечтательный

паренек? Уже нет. Чудовище? Возможно. Такое же чудовище, как и тот, за кем охотились

власти… Разница в том, что он, Лердвих, только начинает свой путь, а тот, второй, его уже

прошел.

Проще всего было сказать, что во всем виновата полученная сила, что именно она влияет

на его поведение; но он был слишком честен, чтобы перекладывать ответственность на чужие

плечи. Сила — это просто сила и ничего более; она откликается на его желания и подчиняется им.

Проблема была в том, что он и сам подчинялся своим желаниям: желания не вытекали из «я», а

жили своей собственной жизнью, растворяя «я» в себе. Люди полагают, что они свободны, если

ничто не препятствует им осуществить свои желания — Лердвих узнал, что это чудовищная ложь: на деле все обстоит совершенно иначе. Желания владеют людьми, создавая у людей иллюзию

того, что являются их естественными продолжениями; однако человек служит своим желаниям, а

не наоборот. Меряя шагами каморку, Лердвих думал, как можно избавиться от этой зависимости.

Зависимости от того, что он так долго считал органичной, необходимейшей частью самого себя, но что — на самом деле — им самим вовсе не являлось… Чтобы обрести подлинную свободу, он

должен уничтожить все свои желания или каким-то образом победить их; но как этого достичь, он

не мог и представить.

Чувствуя, что не сможет заснуть, Лердвих спустился вниз. Он думал о Хаге, о незнакомце,

об управляющих этим миром Князьях Света и Тьмы, о себе самом — обо всем… У постели

Делилы сидела Ана. Несколько дней назад девочка сильно простудилась. У нее был жар. Ана

94

варила какие-то горькие настойки, поила дочь теплым молоком с маслом, но болезнь не

проходила.

— Ана, — сказал Лердвих. — Иди спать.

Он сел на краешек кровати, осторожно прикоснулся к лицу племянницы. Кожа Делилы

горела; мокрая ткань, которую Ана положила ей на лоб, потихоньку сохла. Лердвих смочил

повязку в плошке с водой и заново положил ее. Делила проснулась и попросила пить; сделав

несколько глотков, она опять заснула. Лердвих смотрел на нее, и чувствовал, как сострадание

захлестывает его сердце: племянница была такой крошечной, худенькой, слабой… Пульсируя,

сила начала пробуждаться в нем — но на этот раз не для того, чтобы разрушать. Он ощутил, как

дух Ламисеры окутывает Делилу, проникает в нее и пожирает духа болезни; он исцелил ее,

выправил те незримые течения в Делиле, которые были повреждены, поменял их насыщенность и

цвет… Лердвих не знал, что надо делать, он никогда не лечил людей таким образом и книги на

этот счет ничего не говорили — но Лердвих Ламисера  знал, и ему не нужны были книги. Сила, которую обрел юноша, могла не только убивать, но и исцелять; вернее сказать, она убивала всегда, но иногда, убивая, могла и даровать жизнь. Он убил болезнь, и тем самым вылечил девочку.

Делила пропотела, к утру жар спал. Она кашляла и была еще слаба, но у нее проснулся

аппетит и вечером она уже сидела за общим столом со всеми, уплетая за обе щеки оладьи с медом.

Лердвих смотрел на нее и думал о том, что нашел способ быть свободным. В его поступке не было

ничего особенного, он действовал, потому что любил Делилу и, в определенной степени, был так

же зависим от своей любви к девочке, как и от страха перед Хагом. Желания противостояли друг