Андрей Столяров

Ничего нового в ее высказывании нет. Ведь очевидно, что в действительности на Терру будут готовы уйти не более чем семь — восемь процентов людей. Но это те семь — восемь процентов, которые обладают пассионарностью, повышенной энергетикой, претворяющей быт в подлинное бытие. Для Терры это одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо, поскольку элитный человеческий капитал обеспечит ей ускоренное развитие. А плохо, потому что такая деятельностная среда предполагает повышенную конфликтность и не очень понятно, как терране, пусть даже под присмотром арконцев, сумеют это противоречие преодолеть. Ну а для Земли изъятие пассионариев будет, в свою очередь, означать довольно долгий застой, который тоже придется преодолевать.

Вот примерно так я ей отвечаю. Правда, умалчиваю о том, что застой, скорее всего, будет сопровождаться понижением со­циальной температуры. А это, в свою очередь, сможет отодвинуть глобальную катастрофу или даже вообще вычеркнуть ее из повестки дня. Может быть, арконцы рассчитывают как раз на такой вариант.

Анжела усмехается с сознанием собственного превосходства.

— Это для вас застой, а для нас — спокойная, нормальная жизнь, — говорит она. — Хоть бы вы вообще все ушли. Все, кому все время что-то не так. Будоражите, теребите, всегда недовольны, все для вас — дураки! Не даете жить ни себе, ни другим!.. — И добавляет в запале: — Учти, если ты захочешь взять с собой Елизавету, я тебе ее не отдам. Суд будет на моей стороне!..

Я же нейтральным, академическим тоном, который Анжелу всегда бесил, объясняю, что ни на какую Терру вовсе не собираюсь. С чего ты это взяла? Что мне там делать? Я не могу ни вы­ращивать хлеб, ни ухаживать за коровами, ни строить дома, ни разведывать залежи угля, нефти, руды, ни возводить заводы, ни плавить металл… Все это мне попросту не интересно. Я еще мог бы преподавать там в университете, но настоящие универ­ситеты, как я понимаю, появятся на Терре очень не скоро. Где-нибудь так лет через сто. Во всяком случае не при моей жизни… И то же самое для Лизетты. Кем она там в принципе может стать? Воспитательницей в детском саду? Учительницей млад­ших классов начальной школы?..

— По-моему, это не для нее.

Анжела распахивает глаза:

— Значит, ты не собираешься эмигрировать?

— И мысли такой не было…

— Как же так?..

Для Анжелы это сильный удар. Чувствуется, что он даже повергает ее в легкое ошеломление. Анжела уже свыклась с тем, что меня не будет, но отблеск моего статуса — эксперта по вне­земному разуму, героя, спасшего жизнь представителю инопла­нетной цивилизации, будет лежать и на ней. О ней будут пом­нить где надо. На нее будут иначе смотреть. У нее к годовщинам и к связанным с Контактом событиями будут брать интервью. А теперь получается — что? Поскольку мы уже давно живем врозь (но пока официально не разведены), то сиять я буду один, а она окажется в стороне? Анжела вообще не может простить мне то­го, что стертый пятак, серый академический хомячок, от кото­рого она в свое время пренебрежительно отмахнулась (подума­ешь, профессор в каком-то задрипанном институте) вдруг мано­вением чуда взлетел чуть ли не до самых кремлевских звезд. Уже сейчас (как она полагает) у меня образовались серьезные и влиятельные свя­зи в верхах. А что будет, когда арконцы уйдут? В моем неже­лании эмигрировать она видит одно: здесь, на Земле, в России, мне предлагают го­раздо больше, чем там, на Терре.

Каждая жилка у нее мелко дрожит, каждая клеточка вибрирует соответственно вновь открывшимся обстоятельствам. Я при­мерно догадываюсь, что дальше последует, и прежде чем на ли­це Анжелы появляется призывно-ослепитель­ная улыбка, преж­де чем голос ее приобретает заманчиво-эротиче­ский, мурлыкающий окрас, говорю, что лучше подожду Лизетту внизу.

— Хочется на улицу. Три месяца просидел практически взаперти.

И не успевает Анжела слова сказать, не успевает она как бы случайно дотронуться до меня, как я выскальзываю из кварти­ры, аккуратно, без стука притворяя входную дверь. Лишь щел­кает язычок замка, отрезая прежнюю жизнь.

Разумеется, это иллюзия. Прежнюю жизнь так просто отрезать нельзя. Она еще долго, как хроническая болезнь, будет тлеть где-то внутри.