Андрей Тарковский. Стихии кино

В этих скупых спонтанных репликах Тарковский плавно движется от стандартной советской лексики («коммунизм», «реализм», причем даже реализм «горьковского, фурмановского плана») к поразительно оригинальным (в данном контексте, во всяком случае) эстетическим понятиям («условность»). Для него, судя по всему, не существовало изначального противоречия между тематическими и стилистическими ограничениями системы и своими собственными устремлениями. Для начальников и коллег проблема скорее заключалась в том, что в этом мире привычных жанров, тем, характеров и стилистических приемов Тарковский не занимал определенной точки зрения, предпочитая разрешать противоречия независимо и изнутри творческого процесса. Когда его спрашивают, что он хотел сказать, он отвечает (вполне в духе известного письма Льва Толстого к Николаю Страхову о смысле «Анны Карениной»), что «этому посвящена картина». Очевидно, как раз эта открытость фильма различным интерпретациям – или даже разным ощущениям – и воспринималась как опасное «молчание».

Режиссерское «молчание» Тарковского особенно видно в начале картины, в сцене урока Саши у учительницы музыки. Каждый из пяти персонажей становится центром внимания хотя бы на мгновение, создавая полицентрическое и несколько таинственное взаимодействие между ними. В коридоре внимание камеры постоянно привлекает яблоко, которое Саша дарит девочке. Борясь с искушением, девочка откладывает яблоко подальше от себя. Позже, однако, общий план уходящего Саши плавно сменяется крупным планом уже съеденного плода. Библейский символизм сцены очевиден, но не навязчив и даже не обязателен: яблоко остается яблоком. Ретроградная гендерная динамика сцены выдерживает основную линию фильма и даже всего последующего творчества Тарковского, в котором все без исключения женские персонажи изображаются в отрицательном свете, как нежеланные пришельцы в мужской мир. Однако для советской киносистемы символичность и мизогиния были менее серьезными проблемами, чем подчеркнутая материальность самого яблока как посредника между мальчиком и девочкой и неопределенность их общения, которое остается без последствий в повествовании и ничем не помогает при раскрытии его смысла. Подобно яблоку, их общение просто констатируется во всем своем наличном бытии, как хрупкая и чреватая встреча.

Показанная часть Сашиного урока аналогична по структуре сценам с яблоком. Пока Саша играет на скрипке, камера переходит влево от скрипки к нотам и потом, постепенно теряя фокус, к смутному светлому пятну. Когда учительница приказывает Саше сосредоточиться, камера мгновенно приходит в фокус, и пятно превращается в стакан воды, преломляющий свет солнца. Учительница называет Сашу «мечтателем», что связывает весь предыдущий кадр с его отрешенным взглядом. Однако движение камеры не всегда приурочено к положению самого Саши в пространстве, так что нельзя полностью отождествлять движение камеры с его точкой зрения. Равноправность персонажей в глазах камеры, ее отзывчивость на их различные запросы – еще один наглядный пример той «фигуры молчания», которую инкриминировали оператору Юсову.