Анекдоты из пушкинских времен

В конце бала Петр, на этот раз не танцевавший и подпиравший вместе с несколькими мрачными оригиналами одну из колонн, подошел к Зизи, поцеловал руку с недопустимым приличиями жаром, хотя был очень на нее зол, — и предложил выйти прогуляться в оранжерею.

Они ходили между кустами алых и белых роз, стараясь не смотреть друг на друга, потому что за ними уже начали наблюдать, и говорили полушепотом — резкими, отрывистыми фразами.

— Зизи, вы твердо решили не выходить за меня?

Зизи промолчала.

— А за этого старикана? Вы ведь и за него не выйдете?

— Питер, я не буду вас обманывать. Я, возможно, выйду за него — он мне безразличен. Сбегу — и ладно, — не страшно. Зато отец получит свои деньги. Он ведь от меня не отстанет.

— Зизи, я вас…

— И я вас, Питер… Но это сильнее меня. Какое-то заклятие. Я не хочу приносить вам такое горе!

— А если я найду средство?

Она остановилась и взглянула прямо на него. В черных круглых глазах детское изумление.

— О, Питер, вы можете что-нибудь придумать?!

— Скажите, Зизи (Петр следовал за своими мыслями). Почему вы все равно веселая? Сияете? Поглядите на меня, — нет, лучше не глядите, я сам пугаюсь смот- реть — осунулся, побледнел. А вы, вы прямо расцвели, как эта роза.

Петр ткнул носком бального лакового башмака в куст с крупным бело-розовым цветком. Слуга тотчас подскочил, срезал ножницами розу и отдал Петру, а тот угрюмо сунул ее своей спутнице.

— Я счастлива, Питер. Я все равно счастлива. И все время представляю — вот мы с вами поженились, — а я навострилась сбежать, и вы мне грозите револьвером. Это так захватывает!

— Какое вы дитя еще, Зизи. Играя, губите…

Он не стал продолжать.

— Но вы же сказали, — есть средство?..

Петр смотрел на нее, как взрослый на ребенка, и думал — сколько же в ней намешано! Вот ведь решилась на брак без любви, но и страстно желает избавиться от этого заклятья, и радуется, по-детски радуется, что ее так сильно любят, так из-за нее мучаются. И все это так искренне, с таким светлым сияющим лицом, что он все равно не мог ею не восхищаться.

Он снова стал ее убеждать, что все обойдется. Ей совершенно нечего бояться и убегать от него не захочется. Верьте мне, Зизи, я все сделаю, чтобы вы захотели остаться…Оба пылали от этого разговора, в особенности же Петр, имеющий досадное свойство сильно краснеть. Он забылся. Он кричал. Он удерживал барышню за руку, не давая ей уйти. На них оглядывались. Наконец Зизи вырвала руку и убежала. Розу она выронила или бросила по дороге. Дрожа всем телом, Петр подобрал эту злосчастную розу, прикоснулся губами к нежным лепесткам, потом смял их пальцами и бросил под ноги. Потом судорожно поднял и зажал в руке. Отчаяние им овладевало…

В Санкт-Петербурге в это время составил себе имя в качестве непревзойденного целителя всяческих телесных и душевных недугов некто Амадеус Смит, личность несколько темная и, без сомнения, вызвавшая бы недоверие в высших кругах петербургской аристократии, если бы услугами этого врачевателя не пользовался время от времени сам государь. Поговаривали, что он приглашает Амадеуса Смита в особенно щекотливых случаях. Вот к этому-то лекарю по рекомендации Ивана Ртищева и поскакал Петр Долгорукий, внутренне готовый и к более дальнему путешествию.

Приемная Смита на Фонтанке, уставленная дорогими канделябрами и инкрустированной мебелью, — была чрезвычайно роскошна, что Петру сразу не понравилось. Она резко контрастировала с тем душевным состоянием, в котором находился Пётр, да, вероятно, и другие посетители. Она не ободряла, а подавляла. В приемной уже ожидало доктора несколько человек, в том числе дамы под густыми вуалями, но Петру Долгорукому ждать не пришлось. Сам Смит, с лоснящимся непроницаемым лицом, распахнул дверь своего кабинета и ввел его внутрь, расспрашивая о своих московских приятелях и пациентах (что, как правило, совпадало).

В кабинете, не менее роскошном, чем приемная, лекарь еще минуты три продолжал непринужденную светскую беседу, впрочем, говорил в основном он сам, Петр отвечал односложно. Наконец дошло до дела. Амадеус Смит вынул из внушительного черного футляра длинную трубку и приложил ее к белоснежной «байронической» рубашке своего визави.

— Я не болен.

Петр проговорил это менее спокойно, чем следовало бы.

— Кто же тогда болен? Я не лечу заочно!

Лекарь был явно раздосадован своей оплошностью, и на его лице под маской светской любезности Петр отчетливо прочел то же самое желание не ободрять, а подавлять, которое ощущалось во всей обстановке приемной и кабинета.

— Я пришел за советом.

— Слушаю, сударь.

— Невеста моего друга…

Петр остановился, соображая, не слишком ли все это прозрачно.

— Итак, невеста вашего друга…

Лекарь с готовностью подхватил его фразу.

— Она боится…Она после свадьбы боится…

— Итак, невеста боится после свадьбы… — осторожно помогал доктор.

— Боится сбежать от мужа, потому что так поступали все женщины из ее рода.

Петр проговорил это очень быстро, точно за ним гнались.

— Что за род?

Доктор наклонился ближе к Петру.

— О, это неважно. Это уведет нас в сторону.

— Как знаете.

Врач не скрывал раздражения.