Ангел беЗпечальный

Борис Глебович наблюдал всю панораму событий, но каким-то заторможенным зрением… Видел, как медленно падал Порфирьев; как, пуская кровавые пузыри, тянулся к его горлу Фомич; как методично, вздымая раз за разом руки, Угрюмый превращал в отбивную Савелия Софроньевича… А на ближайшем к нему плане сходились друг с другом Анисим Иванович и Жбанов. «Я тебя сделаю, шпана!» — угрожающе хрипел Анисим Иванович. Но Жбанов не пугался: он хищно щерился фиксами и помахивал зажатой в руке короткой дубинкой… У ног его неподвижно распластался Капитон Модестович. Это он несколько мгновений назад первым кинулся на Жбанова. Никто даже не успел удивиться этому его безумству, как он был повержен на пол чудовищной силы ударом. «Убили, убили профессора!» — подумал Борис Глебович и, внутренне противясь тому, что делает, наклонил голову и толкнул свое тело навстречу ненавистному Жбанову, уже готовому обрушить дубинку на маковку неумело уклоняющегося Анисима Ивановича… Ему показалось, что движется он медленно; что ставший вдруг упругим, как резина, воздух мешает ему делать это быстрее. Но уже через секунду он протаранил лбом твердый жбановский бок и почувствовал, как что-то там хрустнуло и поддалось усилию его толчка. Жбанов ойкнул, дубинка его рассекла пустоту, сам он запнулся ногами о лежащего внизу профессора и повалился на пол, увлекая за собой Анисима Ивановича, которого в падении уже успел ухватить за отворот пиджака. Борис Глебович тут же прыгнул в этот рычащий и хрипящий клубок, краем глаза заметив, что ему последовал и Мокий Аксенович, и кто-то еще из сенатовцев. Он пытался ухватить Жбанова хоть за какую-то часть тела… нет, вцепиться в нее, выдрать! — но щипания его никакого урона противнику не наносили. Тот ворочался медведем, подминая их всех под себя, встал наконец на четвереньки и через миг уже выпрямился в рост, стряхнув с себя всю сенатовскую братию…

Лежа Борис Глебович видел, как тяжело переводит дыхание, держась за бок, Жбанов; как на четвереньках подползает в их сторону залитый кровью Савелий Софроньевич; как, сидя на животе Угрюмого, трясет того за грудки Порфирьев и что-то по-отечески строго ему внушает, два же прочих лысых удальца кучками рваного тряпья едва шевелятся у входа в Сенат…

— Затопчу! — вдруг озверело заорал Жбанов и занес упакованную в тяжелый солдатский ботинок ногу над Анисимом Ивановичем. Где-то совсем близко раненой волчицей взвыла Аделаида Тихомировна и метнулась под руку к Жбанову. Тот легким движением смел ее в сторону, но рядом уже был Порфирьев. Борис Глебович едва сумел заметить это его молниеносное движение — словно сжатая пружина, распрямляясь, пролетела по воздуху (восприятие его, как видно, уже сумело уравновеситься с реальным проистечением времени, и события двинулись с должной быстротой). Порфирьев стиснул руками маленькую головку Жбанова, будто хотел выдавить ее прочь из чугунных плеч, резко развернулся и швырнул обмякшее жбановское тело в сторону входных дверей… От чудовищного грохота очнулся профессор, приподнялся и ошалело огляделся по сторонам.

— Что, уже подъем? — слабеньким голоском прошамкал он.

— Еще можно поспать, — успокоил его лежащий рядом Анисим Иванович, — спите спокойно, профессор.

— Да-да, спасибо, еще пяток минут, — профессор откинулся назад и закрыл глаза.

— Как ты можешь, Анечка? — Аделаида Тихомировна опустилась на пол рядом с Анисимом Ивановичем, положила его голову себе на колени и тут же зашлась в рыданиях.

— Все! Амба, конец! — прохрипел, утирая кровоточащий нос, Порфирьев. — Мы, кажется, победили! — он стал тяжело оседать вниз, и если бы бабка Агафья ловко не подставила ему табурет — рухнул бы на пол.

— Ух, как ты их, Григорьич! — восторженно заквохтала она. — Как Чапай, порубал супостатов энтих. Герой!

— Выражаю вам благодарность от лица службы, — в тон ей поддакнул Анисим Иванович, — непременно будем хлопотать об ордене.

— Спасибо, Василий Григорьевич! — Борис Глебович первым подошел и протянул ему руку. — Если бы не вы…

— Да что там, — Порфирьев ответил на рукопожатие, — мы же всем миром.

— А с энтими что? — спросила бабка Агафья. — Карловна-то с Васькой-училкой уж тю-тю. Энтих будем вязать?

Киваева на пару с Костиковой действительно под шумок ускользнули, жбановская же пехота едва пришла в чувство и безуспешно тормошила своего шефа.

— А что с ними делать? Порубим на куски — и в яму выгребную. Потом отопремся: мол, не знаем ничего. За топором могу сбегать, — серьезным голосом предложил Мокий Аксенович и ошалело вытаращился на застывшего в трансе Угрюмого.

— Вы чё, мужики? — скривил отвислые губы Сема. — Мы же, в натуре, не при делах. Так, приехали, пошумели малость. За что же нас валить? У меня дочка в первый класс пойдет.

— Раньше о дочке надо было думать! — поднимаясь с пола, сказал Анисим Иванович. — Теперь уж поздно. Мокий наш до мокрухи уж очень охоч. Неудержим прямо. На нем мертвяков — что на Етишке вшей. Да с ним и вязаться-то никто не будет: в запале может и своего рубануть. Жуткий человек! Пускай уж лучше вас покромсает. А там и впрямь как-нибудь отопремся.